БИБЛИОТЕКА

Страница: « 1 … 67 68 69 70 71 … 74 »

Сообщений 681 страница 690 из 731

Поделиться6812013-05-29 23:04:57

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

ЧАСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

Советников-специалистов, досконально знающих своё дело, имели и имеют все главы народов и государств: фараоны и цари, императоры и вожди, председатели, премьеры и президенты. Разница между советниками в том, что одни являются официальными должностными лицами, а другие — меньшинство — остаются в густой тени, в неизвестности. Это зависит прежде всего от самолюбия и честолюбия того или иного правителя, в какой степени стремится он возвысить себя, приписать все себе, выглядеть гениальным, единственным и неповторимым. А ещё и от уровня взаимоотношений вождя и советника: если они не просто соратники, а искренние друзья, то трений по поводу приоритетов не возникает, один в меру своих способностей охотно помогает другому. Это — наш уровень с Иосифом Виссарионовичем. Но такое бывает не часто. Из числа современников могу назвать лишь одного человека, который являлся не просто советником, но другом-советником главы великого государства, то есть играл почти такую же роль, какую я выполнял при Сталине.
И как результат переговоров о втором фронте — телеграмма Молотова, отправленная Сталину утром 31 мая: «Рузвельт и Маршалл заявили, что всячески хотят это сделать, но пока дело упирается в недостаток судов для перевозки войск во Францию. Ничего конкретного они мне не заявили».

Позиция Маршалла проявилась и на Тегеранской конференции «большой тройки» — генерал присутствовал там, как и на всех других встречах глав великих держав. Его влияние возрастало. К счастью, Рузвельт был умен, опытен, дальновиден и руководствовался классическим правилом: советы и пожелания выслушивай, но поступай так, как сочтёшь нужным. А едва Рузвельта не стало — положение резко изменилось. В Берлин, на Потсдамскую конференцию, генерал Маршалл прибыл уже в качестве авторитетного соратника нового президента — Трумэна, задавая тон поведению американской делегации. Выдвинулся из-за кулис на авансцену, раскрыв своё истинное лицо.

Общеизвестно, сколь много сделал для создания антигитлеровской коалиции Франклин Делано Рузвельт, как заботился он о сближении Соединённых Штатов и Советского Союза. Он же был и сторонником дальнейшего развития советско-американского содружества в послевоенном мире, расходясь в этом вопросе со своим «старшим другом» и тайным советником Маршаллом. Зато с новым президентом, Гарри Трумэном, генерал Джордж Кэтлетт Маршалл сразу нашёл общий язык. С тем самым Трумэном (помните!), который, ещё будучи сенатором, через два дня после нападения фашистской Германии на Советский Союз заявил: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше»…

Этот изощрённый изувер стал в апреле 1945 года президентом США от демократической партии. Смерть Рузвельта открыла дорогу ему и тем демократам, которые поддерживали и продвигали его. Трумэн и Маршалл пошли вперёд рука об руку, объединившись под лозунгом «Америка превыше всего». В 1947 году Джордж Кэтлетт Маршалл поднялся на высокую должность государственного секретаря США, в 1950 году занял пост министра обороны Соединённых Штатов.

Воистину, история учит лишь тому, что она ничему не учит. Трагический урок Германии — не впрок. Ещё не убраны были руины недавней войны, ещё не заросли травой холмики братских могил, а над земным шаром уже распластались чёрные крылья новых претендентов на мировое господство.

Георгий Константинович Жуков, основательно пообщавшийся на Потсдамской конференции с генералом Маршаллом, назвал его «Холодной котлетой». Ну, «котлета», вероятно, по созвучию с именем. А почему «холодная»? Из-за надменности? Или руки такие? Или уже тогда, летом сорок пятого, ощутил и понял Георгий Константинович, с кем имеет дело: с одним из вдохновителей и создателей в скором будущем агрессивного военного блока НАТО, с одним из главных разжигателей новой, теперь уже холодной, войны… В общем, попал в точку Жуков. Как и бывает в народе: влепят кличку — век не отмоешься. А у меня упоминание о холодных котлетах всегда, даже если бывал голоден, вызывало лёгкое омерзение и даже подташнивание. Как только представлю себе эти мясные комочки в белесом застывшем жире… Бр-р!

Примерно такое же ощущение возникало всякий раз, когда слышал про генерала Маршалла. А слышать, к сожалению, приходилось все чаще. Это ведь он выдвинул широкомасштабный план послевоенной американской помощи странам Европы, так называемый «план Маршалла», положивший начало экономическому и политическому расколу Европы, созданию нового опаснейшего очага напряжённости.

В принципе, нет ничего дурного, если богатое государство намерено поддержать от щедрот своих другие — нуждающиеся — страны. Даже хорошо это, благородно.
Как нам было известно, недавние союзнички намеревались прибрать к рукам или выключить из деятельности Кузнецкий металлургический комбинат, дававший нашей стране почти половину всей брони. Интересовались авиационной промышленностью. Искали подходы к нашим горнодобывающим центрам на Урале и в Сибири. Не менее трогательная «забота» проявлялась и о сельском хозяйстве. Здесь обрисовалась тикая концепция. Шестьдесят процентов территории Советского Союза — это, мол, районы Арктики, вечной мерзлоты, это пустыни и горы, то есть регионы совершенно бесплодные, пригодные разве что для оленеводства, для охоты на диких зверей. Ещё процентов двадцать — зона неуверенного, рискованного земледелия, подверженная заморозкам, засухам и прочим невзгодам. Никакого сравнения с Соединёнными Штатами, где условия для сельского хозяйства просто идеальные.

По всей стране, от экзотической Мексики до пшеничной Канады, от Атлантического до Тихого океана. Как на Кубани или на юге Украины. Весной воткнули ветку — осенью яблоки собирай. Хлеба и кукурузы, овощей и фруктов рождается столько, что приходится устанавливать квоты, дабы избежать излишества. Корма для скотины, для птиц, для людей — навалом.

Подсчитано: из-за природных условий крестьянам России надобно затрачивать усилий на производство единицы продукции в три-четыре раза больше, чем их коллегам в Соединённых Штатах, и несколько меньше в Западной Европе. Значит, и стоить она будет дороже, не выдерживая конкуренции. И все тот же вопрос: зачем вам нужны колхозы, совхозы, МТС, зачем вам вкалывать с утра до вечера, в три раза больше, чем американцы, если они вполне способны сытно накормить Россию?! И продукты привезут, и одежду с обувью, и детективно-дефективные кинофильмы. Все что угодно. Только вы, русские, не мешайте нам хозяйничать во всем мире, не возникайте со своими достижениями и претензиями. Ковыряйте лопатами земельные участки — для здоровья полезно. Запасайте на зиму картошку с капустой и хрен с редькой, собирайте развесистую болотную клюкву, орехи да грибы, готовьте закуску под самогон и виски для своих бесконечных праздников — выходных дней. Гуляй, безразмерная душа! А кто посмекалистей да покрепче характером — перепродавай заграничный товар, накручивай цены, спекулируй, набивай карман за счёт дураков. Все при деле, и никаких возмущений типа «мы не рабы, рабы не мы». Полная демократия. С неафишируемой, но чётко определённой целью: шагом марш в первобытное общество!

Я отнюдь не цитирую «план Маршалла», лишь излагаю суть и последствия, какими они представлялись мне и, в значительной мере, Иосифу Виссарионовичу. Американцы считают нашу страну богатейшей кладовой природных ресурсов, от нефти до древесины, от пушнины до золота. С неограниченными запасами разнообразных энергоносителей. С почти не нарушенной экологией. И при этом дешёвая рабочая сила. Все эти особенности следует использовать для Запада, поддерживая в России самый низкий уровень производства, развивая там лишь промышленность вредоносную, связанную с химией, с расщеплением атома. Под строгим, конечно, контролем. То есть задача, говоря открыто, сводилась к тому, чтобы превратить Советский Союз в сырьевой придаток Западной Европы и Соединённых Штатов. Но сделать это постепенно и незаметно, под благовидным предлогом, дабы такой процесс не вызвал решительного противодействия. Пусть спохватятся, когда уже поздно будет. Цель — почти как у погоревшего фюрера. Только немецкие фашисты делали ставку на силу, на военное превосходство, а новые искатели мирового господства больше рассчитывали на экономическую экспансию, на политические выкрутасы.

От общего — к частному, к случаю, из-за которого сильно обиделся на Георгия Константиновича Жукова наш простоватый, но сметливый и памятливый Никита Сергеевич Хрущёв.
Было это ещё до выдворения Жукова из Москвы. На Ближней даче у Сталина собрались вечером пообедать человек десять приглашённых, в том числе несколько военных товарищей. Неофициальный разговор шёл на интересовавшую всех тему, все о том же «плане Маршалла», о стремлении американцев вести совместную разведку и добычу полезных ископаемых на нашей территории. Иосиф Виссарионович напомнил о том, как Николай Второй и разжиревшие при нем кровососы банкиры наживались на грабеже, продавая и сдавая в аренду зарубежным хищникам наши природные ресурсы, рудники и заводы, то есть ту основу, тот фундамент, на которых зиждется государство, благополучие народа. Сколько золота англичане нахапали в одной лишь Якутии на Лене-реке! А каменный уголь! Новоявленные хозяева, иностранцы-инородцы, тормозили у нас добычу топлива, делая её неэффективной, а к нам (с нашими-то запасами!) везли уголёк с Запада, из Германии, и продавали втридорога. И это до 1914 года, вплоть до начала мировой войны. Двинулись на нас кайзеровские армии, а в России паровозы стоят без своего топлива, не на чем войска и оружие перевозить. Топали солдатики на своих двоих, со скоростью десятый день девяту версту…

Присутствовавшие, как всегда, слушали Иосифа Виссарионовича с большим вниманием, оторвавшись от тарелок. А Никита Сергеевич, прибывший из Киева, уставший в дороге и захмелевший после нескольких рюмок, боролся с дремотой, подпирая рукой тяжёлую голову.

— Вот к чему приводит забота зарубежных доброжелателей в кавычках, хищническая сущность которых нисколько не изменилась. Но повторения прошлого мы не допустим, — закончил Сталин. И сразу же громко и невпопад прозвучал голос Жукова:

— Дун-ня!

— Какая Дуня? При чем тут женщина? — удивился Иосиф Виссарионович. — Объясните, пожалуйста.

— В деревне нашей так говорили. Если расшифровать по буквам — дураков у нас нет.

— ? — у Сталина приподнялась правая бровь.

— А я? — вскинул голову Никита Сергеевич, покачал коротким указательным пальцем: нас, мол, не проведёшь. — А я где?

Дружный смех заставил его враз отрезветь, исчезла с глаз мутная пелена. Лицо и шея стали темно-багровыми от прилива крови.

— Купился, — произнёс кто-то.

— Да я… — приподнялся Никита Сергеевич. — Да ты чего себе позволяешь? — Это он Жукову.

— Сядь, товарищ Хрущёв. Не обижайся, — успокоил его улыбавшийся Сталин. — Сам любишь пошутить, а это хорошая народная подначка. Пусть «Холодная котлета» обижается на товарища Жукова. А мы не будем. Лады?

— Лады, — неохотно согласился Хрущёв.

С возрастом усиливается не всеми сознаваемое, по почти для всех неизбежное стремление не кануть бесследно в вечность, оставить на земле какую-то память о себе. Вырастить детей и внуков, посадить лес или хотя бы дерево, чтобы цвело по весне. Написать хорошую книгу или подарить людям музыку, способную звучать сквозь годы. Построить дом, плотину или даже целый город — исходя из возможностей. Иосиф Виссарионович, человек многообразный, возможностей имевший достаточно, использовал за долгую жизнь разные варианты увековечивания с различными, конечно, успехами-результатами. С детьми, как мы знаем, был полный провал: не в него пошли, оказались чуждыми. Но вот в смысле строительства, к примеру, им сделано столько полезного, что изменился даже облик страны, её география.

По инициативе Иосифа Виссарионовича и при его решительной требовательности многое было достигнуто ещё до войны. Турксиб и Днепрогэс, Магнитка и Комсомольск-на-Амуре, редкие металлы Норильска и тракторно-танковый гигант Сталинграда — всего не перечислить! Чем отличается капиталист от настоящего коммуниста? Хотя бы тем, что капиталист заботится лишь о своей прямой выгоде.
Часто проезжал мимо, направляясь из Кремля на Ближнюю дачу, с удовольствием наблюдая, как растёт это необычное сооружение, одновременно и величаво-монументальное, и классически-грациозное. Советовал строителям использовать в работе все достижения науки и техники. В частности — трубы из нового сорта пластмассы, из винидура или что-то вроде этого (в подобных делах я слабоват).

Огорчён был Иосиф Виссарионович лишь тем, что здание возводилось не совсем на том месте, где он первоначально замыслил. Сталин хотел, чтобы университет стоял близко к реке, над крутым обрывом Ленинских гор, являя собой великолепный символ могущества и красоты, видимый со всех уголков большого города. Однако специалисты предложили перенести сооружение с бровки склона подальше от берега, опасаясь оползней. Иосиф Виссарионович вынужден был согласиться. Построенное здание не получило предполагавшейся обзорности, но при всем том вид его своеобразен и замечателен, это один из лучших памятников, увековечивших сталинскую эпоху. [104]

Совсем что-то в предыдущей главе я «демобилизовался», отстранившись от своих непосредственно военных забот. Разрядка, что ли, после стрельбы и грохота?! Хорошо бы, конечно, рассказывать о прогулках с Иосифом Виссарионовичем, о том, как он ухаживал за цветами-розами, часто споря со своим упрямым садовником, по время было такое, что в мире опять запахло порохом и, хуже того, повеяло тлетворной жутью новой сатанинской силы — ядерного распада. И значит — моё место в строю. В строю привычном, но изменившемся настолько, что я чувствовал себя в нем все более и более одиноким.

Не осталось на службе моих ровесников из числа тех, кто сражался на русско-японской и в Первой мировой войне, моих дореволюционных коллег-генштабистов. Иногда лишь с графом Игнатьевым общался, да и то главным образом по телефону. В разное время и по разным причинам призвал к себе Господь многих полководцев гражданской войны. Даже ряды тех, кто на гражданской был солдатом или младшим командиром, а расправил крылья и взлетел уже при советской власти, как Жуков, Белов, Рокоссовский, — даже их ряды основательно выкосила последняя битва с германцами. Не стало Ватутина, Черняховского… Место ушедших занимала новая поросль, изрядно отличавшаяся от предшественников, более образованная, более приспособленная к новым реалиям и эти реалии создававшая. Подрастали технократы со своим особым мышлением, далеко не всегда понятным мне, как не совсем понятны были и некоторые научно-технические достижения.

Не только я, разумеется, оказался в положении старого солдата, отстающего от колонны на марше. Померк, отошёл в тень Семён Константинович Тимошенко, превратившись в этакого «свадебного маршала» — для украшения президиумов, для появления на парадах. Его перебрасывали с округа на округ, чтобы временно закрыть вакансию, пока подберут перспективного командующего. Семён Михайлович Будённый числился главкомом нашей кавалерии, которой после войны почти не осталось: кавалерийские корпуса расформировывались, перестали существовать. И другая ещё была у него должность — заместитель министра сельского хозяйства но коневодству. Постов-то два, но оба не ахти какие. Жил прошлым легендарно-песенным авторитетом. При встречах с ним Сталин пошучивал:

— Что, Семён Михайлович, давно не брал в руки шашки?

— Давненько, — невесело подтверждал Будённый.

— А силёнка-то ещё есть врага рубануть? Не оскудела казацкая хватка?

— Резервы имеются, да враг не тот, в железо упрятан.

Если продолжить сравнение со старым солдатом, отставшим на марше, то крепче многих других ветеранов оказался Иосиф Виссарионович.
Он не только не отставал, он шёл впереди, ведя за собой колонну, задавая темп движению, определяя диспозицию. Иной раз и прихрамывал, зубы стискивал от напряжения, но с обязанностями своими справлялся вполне, как всегда далеко заглядывая вперёд, «упрятывая в железо», по выражению Будённого, своих бойцов. А вот на биваке у костра (то есть по вечерам на даче) отдыхать предпочитал со старыми товарищами, в кругу которых меньше ощущал свой возраст. Все охотней предавался воспоминаниям. С молодыми-то надо было говорить о делах, о текущих заботах, а с ветеранами — о чем душа просит.

Кто был не в тягость, а в радость ему? Будённый с баяном — Иосиф Виссарионович охотно слушал бодрящие мелодии двадцатых-тридцатых годов: «Тачанку», «Каховку», «Дан приказ ему на запад». Жданов, случалось, садился за пианино, пел с Ворошиловым и даже с Молотовым-Скрябиным, который в молодости играл на скрипке и имел неплохой слух. Сталин подпевал им. Слушатели и зрители — это Андреев, я, Власик, Поскребышев, иногда Каганович. Неизменно — Берия, но у него была особая роль, о которой чуть позже.

Компания, прошу заметить, чисто мужская, не требовавшая особой сдержанности в разговоре. Выражайся, как хочешь. Доводилось мне слышать после смерти Иосифа Виссарионовича, каким якобы грубым был он в узком кругу: ругался непристойно, топал ногами, кричал, оскорбляя и унижая сотоварищей. Надо совершенно не представлять себе натуру Сталина или намеренно искажать действительность, чтобы утверждать такое. Ну зачем ему было кричать, браниться и топать, когда одного слова, даже одного жеста было достаточно для решения судьбы человека или какой-либо проблемы. Он и голос-то повышал очень редко, был сдержан до крайности, не выдавая своих переживаний, а загоняя их вглубь, чем, как я уже подчёркивал, осложнял иногда состояние собственного здоровья.

Да, бывали случаи, когда Иосиф Виссарионович срывался, мог вспылить, накричать, оскорбить хлёсткой бранью, даже ударить, но это лишь в самых чрезвычайных обстоятельствах и только с людьми очень близкими, которых величают «домашними». Было: прилюдно изругал, унизил жену свою Надежду Сергеевну, после чего отправилась она на Суд Всевышнего. Грязно оскорбил и влепил пощёчину дочери Светлане за её связь с Алексеем Каплером, вопиюще противоречившую его отцовским и патриотическим чувствам, перечёркивавшую надежды на достойную наследницу — продолжательницу его дел. Случалось, срывал своё раздражение, скверное настроение на Власике: и обзывал непристойно, и даже за дверь выталкивал. Иногда, наедине, доставалось Поскребышеву. Но, повторяю, происходило это очень редко и с самыми близкими людьми. А со всеми другими, в том числе и с друзьями, Сталин всегда был спокойно-вежлив, соблюдая определённую дистанцию.

Верхом наивности было бы полагать, что Иосиф Виссарионович не знал полного набора ругательств, как примитивно-пошлых, так и виртуозно-ярких, которыми необычайно богат наш действительно великий, могучий, красивый, гибкий и многообразный язык. Сталин овладевал русским языком не только в духовной семинарии, не только общаясь с интеллигентами-революционерами, с учёными и дипломатами, но и совсем с иными людьми. В тюрьмах и на этапах, живя в ссылке среди крестьян и уголовников, побывав на войне, где любезные и мягкие выражения не в почёте. Диапазон — от самых низов до самых верхов. Впитал все особенности, всю образность говоров и диалектов, полюбил русский язык больше родного грузинского и пользовался так, как дай Бог каждому прирождённому русскому. Ну и ругаться мог бы виртуозно, демонстрируя свою «народность», но не опускался до этого. Хотя, конечно, при необходимости применял и такую сильнодействующую взрывчатку.

Интуиция безошибочно подсказывала ему, с кем и как надо держаться.
Невозможно представить, чтобы Сталин выругался по-чёрному в присутствии маршала Шапошникова, маршала Василевского, маршала Рокоссовского, маршала Говорова или адмирала Кузнецова. Как и при мне. Никогда я не слышал, чтобы он матерно выражался при Молотове или при Жданове. Люди не те. А вот при Кагановиче, при Ворошилове, при Тимошенко, при Кулике мог — даже в их адрес. Доставалось Хрущёву. Насмешливо называл его «голубь Никита», а раздражаясь, характеризовал деятельность «Никиты», не стесняясь в выборе слов. Не в широком кругу, разумеется. Маленкова обругивал не как работника, а как личность. «Толстозадая Маланья» — это, пожалуй, самое безобидное.

Опять же о маршалах. Почему Сталин мог разговаривать резко и даже оскорбительно с Коневым или с Булганиным, но никогда не повышал голос, не произносил бранных, обидных слов при Жукове или о нем, даже в ту пору, когда Георгий Константинович был ещё генералом? Приказывал, выражал недовольство, требовал — но все это деловым тоном, в рамках полной пристойности. Да потому, вероятно, что ощущал твёрдость жуковского характера, безграничность его возможного гнева и понимал: на любой свой резкий выпад получит столь же резкий отпор. Даже так: в годы войны Жуков в присутствии Сталина мог позволить себе выругаться, не напрямик в адрес вождя, но косвенно задевая его. А Сталин горькую пилюлю проглатывал безответно. «Товарищ Жуков честный человек, что думает, то и говорит прямо в глаза».

Теперь про неординарное положение Лаврентия Павловича Берии, которому доставалось от Сталина столько брани, что он вроде бы «страдал и отдувался за всех», но к которому Иосиф Виссарионович был привязан больше, нежели ко многим другим. Чем дальше, тем сильнее ненавидел Сталин Лаврентия и при этом все острее нуждался в нем. Диалектика жизни. С одной стороны, скверно, если кто-то проникает в твои мысли, понимает тебя без слов, а с другой — что может быть лучше, если за тебя делают желаемое тобой, но о чем ты не говорил, чего не приказывал. Ты чист, у тебя роль справедливого судьи. Берия выполнял ту чёрную работу, которая представлялась Сталину необходимой, но которую ему никак не следовало озвучивать. Иосиф Виссарионович знал: честолюбивый Берия лелеет тайную мысль занять место вождя в Кремле, коль скоро оно освободится. Но понимает при этом, насколько незыблем авторитет Сталина, и не рискнёт выступить против него, будет стелиться ковром под ногами Иосифа Виссарионовича, пока тот обладает силой и властью.

Ко всему прочему, Сталин не мог уже обходиться без того допинга, без того сладкого яда, которым постоянно, в нарастающих дозах отравлял его хитроумный Лаврентий, привязывая к себе. Без хвалы, без восточной лести, иногда изощрённо-тонкой, иногда оглушающе-откровенной. «Великий и мудрый» — лишь один Берия обращался к нему так в обычное время, повседневно, а не только с трибуны. Ну, сама-то по себе похвала не отрава, даже полезна в определённых дозах, тем более, если уравновешивается критикой. Но в том-то и суть, что ничем не смягчаемая лесть Берии стала для Иосифа Виссарионовича привычной, необходимой, как наркотик для наркомана, как водка для алкоголика. Вред понятен, а отказаться нет сил. Ругаешься, злишься на себя, на угощающего, но принимаешь.

Ругать Берию, обзывать дурными словами — это тоже вошло в привычку, служило разрядкой для Иосифа Виссарионовича и, кстати, громоотводом для других товарищей. «Выпустив пар» при Берии, Сталин появлялся «на людях» умиротворённый, спокойный, сдержанный.
Без такой разрядки он уже не мог обойтись, ему требовалось раз в несколько дней, хотя бы раз в неделю, выплеснуть «чёрную энергию», и Лаврентий Павлович сознательно давал ему такую возможность: терпел, понимая, что становится все более необходимым для Иосифа Виссарионовича. Иногда подобные сцены, в смягчённой форме, без мата, возникали в моем присутствии, и чаще всего по самым пустяковым поводам. Было бы лишь за что зацепиться. Ну хотя бы так. В одном из своих выступлений Берия произнёс по поводу отношения к «плану Маршалла» фразу, встреченную, между прочим, аплодисментами: «Если кто и способен прыгнуть в пустой бассейн, то это не товарищ Сталин».

Иосиф Виссарионович узнал, спросил:

— Лаврентий, зачем ты ставишь меня на край пустого бассейна?

— Хотел ещё и ещё раз показать твою мудрость и осмотрительность.

— В чем же тут мудрость? Подавляющее большинство нормальных людей вообще не ходят к пустым бассейнам и не задумываются, прыгать в них или нет. В пустые бассейны прыгают только сумасшедшие. Следовательно, ты утверждаешь, что товарищ Сталин ещё не сошёл с ума. Спасибо тебе за такую постановку вопроса. — Помолчал и добавил со злостью: — Прежде чем товарищ Сталин прыгнет в бассейн, Лаврентий Берия захлебнётся в разбитом корыте или в собственном ночном горшке. На выбор.

Берия потом сетовал, вроде бы сочувствия моего искал:

— Сладким быть нельзя — проглотят. Горьким тоже нельзя — выплюнут. Вот и гадай, каким быть.

— Самим собой.

— Опять невыгодно. Один решит, что я умный и хороший, а другой — что плохой и вредный. Половина за меня, половина против. Шатко. Надо, чтобы почти все были за: и любили, и уважали, и боялись.

— Практически невозможно.

Лаврентий Павлович вздохнул и тщательно вытер платком кончик носа, прямо-таки растрогав меня: до чего, оказывается, тяжело жилось человеку.

При всем том Берия ни в коей мере не был при Сталине лишь «мальчиком для битья», а, наоборот, являлся весьма исполнительным, инициативным партнёром — ещё и по этой причине Иосиф Виссарионович не мог обойтись без него. Что требовалось нам сразу после войны с немцами? Создать щит, который надёжно прикрыл бы нас и дружественные нам страны от атомных бомб, которыми монопольно владели американцы. Янки наглели, распространяя своё влияние на весь мир, угрожая непокорным применением силы. А что противопоставить новоявленным захватчикам? Только такую же грозную силу, какой обладал агрессор. Но у американцев богатейшие возможности, а у нас — поднимающаяся из руин страна. Нам нужны были таланты, способные в кратчайший срок вознестись на высочайший научно-технический уровень, нужны были организаторы, способные при нашей бедности осуществить, казалось бы, невозможное. И таковые нашлись.

В структуре Совнаркома создано было Первое главное управление — ПГУ, — занимавшееся всеми аспектами получения и использования атомной энергии, созданием атомной, а в перспективе и водородной бомбы. Руководил новой, сверхсекретной отраслью, как мы уже говорили, Борис Львович Ванников, а шефом проблемы, куратором от Политбюро являлся Лаврентий Павлович Берия, решавший все организационные вопросы, поставлявший рабочую силу, технику, материалы. И хоть жили они как своенравный кот со злой собакой (Ванников успел побывать на Лубянке и был освобождён лично Сталиным), но работали успешно, стремясь к одной наиважнейшей цели. Плоды этого сотрудничества мне довелось увидеть своими глазами.

После трагической гибели моей жены Анны Ивановны, в чем была и моя вина, я утратил интерес ко многому из того, чем занимался прежде. Однако поручения Иосифа Виссарионовича постепенно возвращали меня к прежней жизни, к выполнению привычных обязанностей. Осенью 1947 года он предложил мне отправиться в Астраханскую область на первый наш ракетный полигон Капустин Яр, дабы понаблюдать за стендовыми (огневыми) испытаниями и фактическими запусками наших первых баллистических ракет. Серии "Т" и серии "Н" — по десять штук в каждой.

Поделиться6822013-05-29 23:07:22

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

Хотя бы для того, чтобы на молодёжь посмотреть. Среди 140 военнослужащих и 70 гражданских специалистов, выполнявших ответственное задание, действительно много было сравнительно молодых людей, неизвестных или почти неизвестных ни Сталину, ни мне. Да ещё человек пятнадцать немцев, занимавшихся созданием ракет при Гитлере, а теперь сотрудничавших с нами. Иосифу Виссарионовичу хотелось не только знать официальные результаты испытаний и перспективы, но и посмотреть на новшество, оцепить его эффективность глазами соратника-ветерана. Это тоже одна из его привычек: сопоставлять, скрещивать различные мнения.

Ракеты, ракеты… Когда-то в молодости я увлекался ими почти как паровозами, как только что появившимися пулемётами, которые и пересилили все другие влечения. Знал историю этого вопроса. Не вдаваясь в дальнюю допетровскую даль, скажу, что серьёзная разработка боевых ракет началась у нас в первые годы XIX века. Возглавлял это дело Александр Дмитриевич Засядько, боевой генерал, участник Отечественной войны 1812 года, закончивший антинаполеоновский поход в Париже, заслужив шесть боевых наград.

Ещё в 1815 году пиротехническая лаборатория, которой руководил Засядько, изготовила своего рода прообраз будущих «Катюш». Сконструированная там ракета состояла из трех частей: цилиндрическая железная гильза со специальным составом, колпак для зажигательной смеси и деревянный «хвост» — стабилизатор. Пусковой станок позволял вести залповый огонь сразу шестью ракетами (как немецкие шестиствольные «ишаки» 1941-45 годов). Сие оружие высоко оценил фельдмаршал Барклай-де-Толли, присутствовавший на испытаниях.

В 1826 году на Волковом поле возле Петербурга было создано специальное предприятие по производству боевых ракет, на котором в общей сложности было изготовлено без малого 50 тысяч этих изделий, а использовались они, кроме испытаний, в ракетной роте № 1, которая сформировалась почти одновременно с рождением вышеназванного завода. Ракеты наши с большим эффектом использовались в русско-турецкой войне 1828-29 годов, в Крымской войне, опять же в русско-турецкой войне 1877-78 годов, на кораблях Черноморского флота. Потом, в связи с быстрым развитием нарезной артиллерии, ракеты как-то утратили своё значение. У нас продолжали заниматься этим делом только энтузиасты. Ракетное оружие возобновилось в Советском Союзе лишь к началу Великой Отечественной войны, воплотившись в виде грозных реактивных установок. А вот немцы в поисках «оружия возмездия» шли другим путём, создавая большие ракеты единичного действия, рассчитанные на доставку мощных зарядов на значительное расстояние для ударов по Англии и даже по Соединённым Штатам. На эти сведения я и опирался, получив задание Иосифа Виссарионовича.

А ещё вот что. Сталин знал, что перед каждым серьёзным мероприятием, к которому имел отношение Берия, в его ведомстве заранее составлялся список лиц, которых можно привлечь к ответственности в случае неудачи. Вот свершившийся факт — вот виновники. А дело-то в Капустином Яре было сложное, на полигоне всякое могло произойти, Иосиф Виссарионович не желал терять ни одного из немногих наших специалистов по ракетам, за исключением разве что сознательных вредителей. Но вредительство представлялось маловероятным. Ракетчиков проверяли и перепроверяли, каждый их шаг был под контролем. Посему Иосиф Виссарионович счёл необходимым особо предупредить меня:

— Мы в самом начале трудного пути. Очень нужны кадры. Посмотрите, пожалуйста, чтобы Берия не перегнул палку, чтобы обошлись без потерь.

Это указание я и счёл для себя главным.
Уже одно моё присутствие охлаждало всегдашнее стремление Лаврентия Павловича обрести «козлов отпущения» и свалить на них недостатки. Тут я мог принести пользу. А в смысле техники — где уж угнаться за специалистами.

Что мне было известно о ракетах дальнего действия? Попытки создать их велись ещё до войны в нескольких странах, в том числе и у нас. Мы продвигались успешнее некоторых других государств. Однако всех опередили дотошные немецкие инженеры. К 1942 году они разработали и освоили баллистическую ракету ФАУ-2 (техническое название А-4). Дальность полёта 275 километров с боевым зарядом в одну тонну. Грозное достижение. В Тюрингии, возле города Нордхаузен, руками пленных построили большой подземный завод «Миттельверк», способный выпускать до 20 ракет в сутки. Всего же немцам удалось изготовить около 6000 ФАУ-2 и примерно половину использовать при ведении боевых действий, главным образом для ударов по Англии.

Вообще говоря, занять Нордхаузен должны были наши войска. Но американцы, располагавшие сведениями о подземном заводе, опередили нас и основательно «похозяйничали» в «Миттельверке». Уходя по требованию советского командования за демаркационную линию, они увезли с собой серийные и опытные ракеты, оборудование, приборы, основную техническую документацию. И более 500 специалистов вместе с ведущим изобретателем и конструктором фон Брауном. Все это помогло американцам быстро выйти на первое место по ракетостроению. Нам же досталось лишь то, что янки не смогли вывезти, но взорвали или испортили. Наши специалисты, прибывшие в район «Миттельверка», буквально по крохам собрали уцелевшие детали, восстановили, а вернее, воссоздали основные узлы ФАУ-2, аппаратуру наземного управления, многие технические документы. Заложили основу для создания наших собственных баллистических ракет типа Р-1 и дальнейших модификаций.

«Вооружённый» такими знаниями, в октябре 1947 года я впервые увидел на полигоне Капустина Яра три стендовых (огневых) испытания, а затем несколько фактических запусков советских ракет, тогда ещё имевших нечто общее с ракетами ФАУ-2 (А-4). Но много уже и нашего было в них. А всего лишь через год взлетят в небо образцы ракет полностью нашего производства.

Запомнились не столько фактические запуски, сколько самый первый стендовый «экзамен». Не только потому, что решался главный вопрос — получится или не получится, важный для всех, кто имел отношение к этому делу, особенно для руководителей испытаний, собравшихся в бункере, но ещё из-за одной существенной, чисто человеческой подробности. Сергей Павлович Королев дал команду. Двигатель ракеты, закреплённой на мощном стенде, запустился: это уже был успех, и все облегчённо вздохнули. А двигатель разбушевался: гул его перерос в грохот, из сопла рвалось пламя. Сразу вспыхнули доски опалубки, ближайшие кусты и деревья. Реактивная струя выбивала из отражательного «зеркала» куски бетона. Стенд дрожал. Силища такая, что казалось, разнесёт все вокруг. Королев замер, как заворожённый, не в силах отвести взгляд от невиданной захватывающей картины. Она так увлекла его, что он пропустил какой-то срок, какие-то секунды. Мне показалось, что стенд не выдержит. Но в этот момент оператор крикнул:

— Разрешите выключить двигатель!

— Да! Выключай! — спохватился Королев и, вытирая платком лоб, пояснил: — Залюбовался.

У поэта Роберта Рождественского есть стихотворение о молоденьком лейтенанте, которому надо было поднять в атаку своих людей, самому встать и шагнуть навстречу вражескому огню. Ох, как это непросто!.. И там слова: на тебя издалека смотрит Гагарин, ты не поднимешься — он не взлетит… И ещё. Встал лейтенант и наткнулся на пулю, на пулю твёрдую, как стена… Все мы, кто творил нашу победу на фронте и в тылу, погибшие и уцелевшие, все мы были потом там, где вознеслись в небо первые наши ракеты.
Все мы были затем с нашим русским парнем, проложившим человечеству дорогу в космос. Все связано неразрывно.

В тот день, когда состоялся первый фактический запуск баллистической ракеты, Сергею Павловичу Королеву доложили: полет прошёл успешно, ракета приземлилась в степи, в заданном районе. И тогда Королев или кто-то из его окружения произнёс вещую фразу, которую повторяют, варьируя, до сих пор; «Она приземлилась не в степи, а в другой эпохе». На это, кстати, обратил внимание Иосиф Виссарионович, когда я рассказывал ему о своих впечатлениях и выводах.

— Эпоха — это если заглядывать далеко, — удовлетворённо промолвил он. А что на сегодня, на завтра? Помните, как после гражданской грозил нам Чемберлен? Ультиматумы предъявлял. Как тогда могли ответить ему наши рабочие и крестьяне? Только символически. Лозунгами и речами на демонстрациях и митингах. С большими кукишами на плакатах. На, мол, выкуси… А ракеты — не просто символ. Это вполне реальный и весомый кукиш создателям «плана Маршалла» и всем другим, кто стремится к новой войне.

— Удар по «Холодной котлете», — пошутил я.

— Можно и так, — засмеялся Сталин.

Государственный секретарь США генерал Маршалл с соратниками и сам американский президент Трумэн — люди практичные. Они довольно быстро осознали, что все попытки навязать Москве свои планы, свои замыслы, поставить Советский Союз в зависимость от Соединённых Штагов сначала экономически, а затем политически — все это обречено на провал. Какая уж там «зависимость», когда за три-четыре года, оправившись от послевоенного неурожая, Россия почти полностью восстановила свою промышленность, подняла из руин Ленинград, Сталинград, Минск, Киев, Севастополь и многие другие города. В конце 1947 года Советский Союз первым в Европе отменил у себя карточную систему. Или вот бензин. Цена его (показатель благополучия для Запада) была у нас очень мала — 6 копеек за литр. Это же ведь общенародное достояние, бензин-то, как вода или уголь, почти бесплатный подарок природы. Если, конечно, без накруток для хищных капиталистов, для грабителей-спекулянтов. Заплатили добытчикам и переработчикам, взяли небольшой налог в пользу государства — вот и вся цена. Пользуйтесь, кому надо, этого добра у нас много. И никаких козырей для идеологов экономико-политической экспансии. Уяснив это и натолкнувшись на волю Сталина, твёрдо проводившего свою линию, новые претенденты на мировое господство принялись менять стратегию и тактику, переходя от экономического и дипломатического к откровенно силовому давлению. Опираясь на то, что у американцев уже есть атомные бомбы и средства их доставки на большое расстояние, а у русских ещё нет… Пока нет.

Новый сценарий, разработанный вместо «плана Маршалла», был гораздо агрессивней и, на наш взгляд, примитивней пресловутого замысла «Холодной котлеты». Ставка делалась на ускоренное развитие военного блока НАТО, на восстановление как в Европе, так и в Азии традиционного баланса сил, мощных противовесов России. С преимуществом над ней. Ну, Восток подождёт. Прежде всего — поднять экономический и военный потенциал Германии, как единственной страны, способной самостоятельно противостоять России на евразийском материке. Для этой цели богатые янки готовы были озолотить немцев, дать им не только деньги, а и новейшую технику, быстро развить и промышленность, и науку. Но как поднимать и развивать, если страна по договору между бывшими союзниками от 12 сентября 1944 годы раздроблена на четыре оккупационные зоны, а Берлин, находящийся в советской оккупационной зоне, объявлен особым районом, который тоже разделён на четыре сектора: русский, американский, английский и французский.
Нет ни территориального, ни правового единства, куда же американцам средства-то направлять для создания плацдарма против Советского Союза, для возведения «железного занавеса» между Россией и странами, впрягшимися под нажимом Вашингтона в натовскую колесницу?! Тупик? Для кого угодно, только не для американцев. Они поступили в своей обычной наглой манере: плюнув на все договоры и договорённости, на международный этикет, в одностороннем порядке отбросили все, что могло мешать их новым замыслам.

1 ноября 1947 года американцы и англичане заявили о слиянии своих оккупационных зон и соответствующих секторов Берлина. К ним присоединилась Франция. Через несколько месяцев эти страны открыто отказались от соблюдения четырехсторонних соглашений по совместному с Россией управлению Германией и Берлином. А завершили полный раздел немецкого государства проведением сепаратной денежной реформы. Особые законы, особое управление, особая денежная система — Германия была расколота, в её западной части, как в своей колонии, прочно закрепились американцы.

Быстрота, нахальство и беспардонность действий недавних наших союзников, решительная демонстрация сил и возможностей произвели впечатление даже на Сталина, вообще не доверявшего англо-американским плутократам (кроме Рузвельта), всегда способным на коварство, на удары исподтишка. Иосиф Виссарионович в то время настроен был на мирный лад, озабочен нашими внутренними, «домашними» проблемами, и вдруг — такая провокация, ломавшая сложившееся послевоенное устройство! Никак нельзя было оставить её без ответа. Соответствующая денежная реформа на востоке Германии, изменение управленческих структур — это само собой. Но сие — лишь полумеры. Требовалась крупная адекватная акция, однако при этом Сталин, не в пример американцам, не хотел выходить за рамки существующих соглашений. Он и всегда-то строго соблюдал подписанные нашей стороной договорённости, а в тот раз проявил особую сдержанность, надеясь, что бывшие союзники поймут, сколь опасную игру они затеяли, образумятся и смягчат свою позицию.

Из Берлина в Москву вызвав был Василий Данилович Соколовский, весной 1946 сода сменивший Георгия Константиновича Жукова на посту главнокомандующего Группой советских войск в Германии. Он же — главноначальствующий советской военной администрации в Германии и одновременно член союзнического Контрольного совета от СССР по управлению Германией. Вот сколько ответственных должностей! Однако не только по обязанности службы, но и по своему характеру, по опыту крупномасштабного дотошного штабника маршал Соколовский глубоко знал и достаточно объективно оценивал ситуацию, делал выводы для предложения контрмер. Он-то и подал идею перекрыть все наземные транспортные пути между Берлином и западными зонами Германии, изолировать от внешнего мира, от баз снабжения все американо-англо-французские силы и их администрацию, находившиеся в немецкой столице. Подобное действие, как подтвердил МИД, не противоречило никаким договорённостям по Германии. Суть в том, что ни в одном соглашении на этот счёт между нами и союзниками ничего не говорилось о порядке использования наземных сообщений между западными зонами и Берлином, о дорогах, пролегающих по контролируемой нами территории. А на нет и суда нет, если подходить не по дружески, а формально.

Результат таков. Советское правительство предъявило противоположной группировке резкое требование соблюдать прежнее четырехстороннее соглашение. А советская военная администрация в Германии сообщила, что немедленно и на неопределённый срок перекрывает все наземные транспортные пути, ведущие с запада к немецкой столице.
Разумеется, нелегко будет без снабжения американо-англо-французским структурам в Берлине, как гражданским, так и военным, но что поделаешь: автомобильные и железные дороги поизносились, требуют ремонта, восстановления. Работы начались. А вас, соседей, приглашаем на переговоры по осложнённым вами же вопросам: может, чего-нибудь и достигнем.

Американцы были ошарашены. Объединив три сектора, они фактически приняли на себя ответственность за все, что произошло и будет происходить в западной части Берлина с населением в два миллиона человек. За экономику, за благосостояние мирных жителей. Новыми, «сепаратистскими» деньгами западных берлинцев снабдили, но что на них покупать в условиях блокады, в условиях изоляции, которую наши недавние союзники получили от нас в качестве ответной меры? Пришла зима с её холодами и длинными ночами. А западная часть Берлина — без угля и почти без электричества. Мёрзли люди в неотапливаемых домах. Заходило солнце, и во мрак погружались западные сектора. Ни фонарей на улицах, ни света в окнах. Тьма.

С наступлением весны прибавилось, естественно, природного тепла и света, но до крайности обострились другие проблемы. Приведу некоторые официальные данные на середину июля 1948 года. К этому времени из-за отсутствия сырья и энергии остановилось примерно 3500 западноберлинских предприятий, то есть перестали действовать почти все основные фабрики и заводы, а люди остались без работы и без заработка. К концу подходили запасы продовольствия, пополнявшиеся доставками по воздуху. Американская администрация установила твёрдые нормы. Житель западного Берлина получал на сутки 400 граммов хлеба, столько же картофеля, 40 граммов мяса, 40 граммов сахара и 5 граммов сыра. И все. С голода не умрёшь, но каково существовать на таком пайке из месяца в месяц?!

Советская военная администрация в Германии неоднократно заявляла: мы в любой момент готовы взять на себя нормальное снабжение западных секторов Берлина при одном условии — при соблюдении прежних четырехсторонних соглашений об оккупационных зонах. Мы не та страна, которой можно навязывать что-либо незаконное. Однако американцы и слышать не хотели о прошлых соглашениях, поигрывая нараставшими атомными мускулами. Даже не очень и скрывали, что стремятся восстановить сильную Германию как противовес Советскому Союзу, как свою опорную военную базу в Европе. Ну и конечно, Иосиф Виссарионович, давно уж искушённый в политических игрищах, чётко понимал и оценивал ходы наших противников, прогнозируя их дальнейшие действия.

Многие люди во всем мире, в том числе в США, в Англии и во Франции, вполне сознавали, к каким страшным последствиям может привести навязанное американцами противостояние в Берлине. Раздавались голоса: а не проще ли, не лучше ли вообще вывести войска союзников из немецкой столицы, оставив город русским? Это ведь их оккупационная зона. Тем более что у Западной Германии уже образовался свой центр — в Бонне. Но такой вариант опять же совсем не устраивал агрессивных американцев, на мой взгляд, даже напугал их. Они поспешили возразить. Официально. Печатано и устно. 28 июня президент Соединённых Штатов Трумэн категорически заявил: «Нет, мы не уйдём из Берлина! Мы будем снабжать население своих секторов города по воздуху».

Что же: решение, вполне соответствующее духу самоуверенных янки. Ни тогда, ни потом, несмотря на полученные уроки, они так и не поняли, с каким великим, древним, но не дряхлеющим государством имеет дело их капиталистическая скороспелость, подобная привлекательному мотыльку, рождённому помелькать какой-то миг в просторах истории. Они, безумцы, опьянённые обладанием нового разрушительного оружия, искали войны, по младости, по глупости не представляя, чем она может обернуться для них.
Реальность третьей мировой битвы, нового страшного кровопролития с каждым днём становилась все ощутимей. Сознавая абсолютную нашу правоту, Сталин спокойно стоял на своём, не предпринимая обостряющих шагов. Американцы же нервничали, ощущая собственную уязвимость, бросались из крайности в крайность, пытаясь укрепить позиции, оправдаться в глазах мировой общественности.

В Западную Германию стянули американо-англо-французскую транспортную авиацию: все, что смогли. Жители Берлина страдали от круглосуточного гула и грохота авиационных двигателей. Подсчитано: в среднем каждые полторы-две минуты садился или взлетал один «грузовик». Да ещё наши самолёты постоянно барражировали в воздухе, контролируя американские трассы, почти каждый день проводили учения, показывая, кто хозяин в воздушном пространстве. Оглохнуть можно!

Снабжение по воздуху облегчало положение города, но в небольшой степени. Для перевозки одного лишь угля сколько машин требовалось! А для картошки! Объединённый западный сектор Берлина еле-еле держался на скудной диете. Росло недовольство жителей, раздуваемое и направляемое, кстати, самими американскими пропагандистами. В сентябре 1948 года состоялся полустихийный митинг: возле разбитого здания рейхстага собралось не менее 250 тысяч берлинцев с требованием прекратить блокаду, вернуться к нормальной жизни. Простой человек, особенно обозлённый, воспринимает только конкретику, состояние на нынешний день, не очень-то рассуждая о причинах и следствиях. Здравомыслящим людям, которые пытались напомнить первоистоки, сказать о нарушении американцами потсдамских и других договорённостей, о готовности Советского Союза в любой момент восстановить положение, обусловленное соглашениями, — таким людям не давали говорить платные провокаторы: заглушали, оттесняли, пуская в ход кулаки. Достижения американской демократии демонстрировались на немецкой земле.

Сталин, естественно, был непоколебим. Вызвав в Кремль послов западных стран, заявил им о необходимости соблюдать все пункты, закреплённые в документах, согласованных и подписанных главами четырех союзных держав. Никто эти документы не отменял, и только они могут служить основой для решения спорных вопросов по Германии. Ответственность за нарушение договорённостей лежит прежде всего на американцах. Скажите об этом ещё раз своим правительствам. Пусть думают.

Добрый совет опять не был воспринят. Американцы не желали остановить своё политико-экономическое наступление в Европе и Азии. Готовы были балансировать на краю пропасти, рассчитывая на своё военное превосходство. Вооружённое противостояние становилось все более опасным. Несколько видных американских генералов открыто предлагали прорваться через советскую зону оккупации в Берлин по сухопутью: если потребуется — применить атомную бомбу. Более того: за использование против Советского Союза ядерного оружия выступил не кто иной, как Форрестол — министр обороны Соединённых Штатов. Узнав об этом, Иосиф Виссарионович сказал: «Он ненормальный». И не ошибся. Вскоре Форрестол действительно сошёл с ума и, если не ошибаюсь, выбросился в Пентагоне из окна своего служебного кабинета. А от таких, как этот психически больной министр, зависело многое.

Обстановка ещё более накалилась, когда Национальный совет безопасности США принял решение перебросить в Англию и непосредственно в Западную Германию 60 боевых самолётов дальнего действия типа В-29, способных нести не только большой груз обычных бомб, но и ядерное оружие. Одновременно велось активное «прощупывание» наших воздушных рубежей. Короче говоря, нападения можно было ожидать с часа на час.
Иосиф Виссарионович высказал даже предположение, что американцы, следуя примеру своих гитлеровских предшественников, нанесут коварный удар в самое неожиданное для нас время. Например — в день рождения Сталина или в праздничную новогоднюю ночь. Однако горький урок сорок первого года нами не был забыт. Наши войска, особенно противовоздушная оборона, авиация и флот находились в повышенной боевой готовности. Общевойсковые и танковые армии были укомплектованы, хорошо обеспечены техникой и боеприпасами. Наши генералы и офицеры, сержанты и рядовые обладали бесценным фронтовым опытом. Стратегические группировки располагались таким образом, что могли отразить наступление противника и сами рвануться вперёд. До Ла-Манша на севере и до Мадрида на юге. Но атомные бомбы! Я почти физически ощущал, как сгустилась военно-политическая атмосфера. А люди, и у нас, и во всей Европе, жили обычной жизнью, многие даже не догадывались, сколь страшная угроза нависла над ними, над всем миром.

Поделиться6832013-05-29 23:10:16

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

В середине января 1949 года сложившееся положение обсуждалось членами Политбюро. Не на официальном заседании, а, как это все чаще случалось в связи с возрастом Сталина, в узком кругу товарищей, наиболее близких Иосифу Виссарионовичу и имевших прямое отношение к делу. В данном случае — к обстановке в Германии. Присутствовали: Молотов, Берия, Андреев, Шверник. Из военных — маршал Булганин. Заранее выяснено было мнение маршала Жукова, которого продолжали держать от греха подальше (от своевольных решительных действий) в глубинных военных округах, а также мнение главнокомандующего Группой советских войск в Германии маршала Соколовского. Георгий Константинович, как всегда, выразился определённо и настолько образно, что я не поленился записать его слова:

— Змея шипит, готова куснуть, чтобы припугнуть нас, но соображает: как же ей быть с ядом? Самой страшно — ядом не шутят… Голову гадине отрубим, которая в Европе, а хвост пусть дрыгается за океаном.

Соколовский высказал примерно такую же мысль, по более осторожно, соответственно его характеру военачальника скорее штабного, нежели строевого, решающего:

— Американцы хорохорятся, блефуют, но побаиваются. Важно не пропустить момент, когда они могут сорваться.

Оптимизм Жукова и Соколовского базировался не только на превосходстве наших сухопутных войск над возможным противником, но и на некоторых других факторах. На величине наших пространств, менее уязвимых, нежели карликовые и густонаселённые территории западных стран. На расстоянии от американских аэродромов с носителями ядерного оружия до наших жизненно важных центров. На так называемом «подлетном времени». Бомбардировщикам B-29, стартовавшим в Западной Германии, предстояло прорваться через передовые заслоны нашей противовоздушной обороны в Восточной Германии, через нашу противовоздушную оборону в Польше и лишь после этого, если повезёт, столкнуться с нашими силами ПВО на собственно советской границе в Белоруссии и на Украине. А впереди была ещё одна мощная зона ПВО, защищавшая центральные районы страны и непосредственно Москву. Мы считали, что ни один, даже случайный вражеский бомбардировщик с обычным или атомным грузом не сможет долететь до Киева, до Минска, а уж тем более до белокаменной — настолько защищены они надёжным предпольем. А вот Прибалтика и славный наш Ленинград могли, увы, пострадать от вражеской авиации, способной незаметно пробраться над морем или над территорией скандинавских стран. Там «подлетное время» было минимальным, там мы имели линию противовоздушной обороны лишь непосредственно на наших границах. Сие вызывало беспокойство у нашего военного и политического руководства.
Маршал Булганин, как обычно, собственного мнения не имел, готов был достойным образом выполнить любое распоряжение Верховного главнокомандующего Сталина. И вообще: никто из присутствовавших на том совещании-заседании, о котором идёт речь, высказываться не торопился, понимая ответственность момента. За исключением Лаврентия Павловича Берии, который проявил особую активность, причём довольно-таки странную. Оценить его поведение, суть его рассуждений и предложений лучше всего по контрасту с другим выступлением того же Берии по такому же примерно поводу, но несколько раньше.

Осенью 1945 года, вскоре после завершения войны с Японией, в Политбюро заслушивалась информация о применении американцами атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки. Каков результат? Каковы характеристики этого нового вида оружия? В ту пору даже сами американцы имели лишь приблизительное представление по этим вопросам. А у нас вообще лишь теоретические выкладки да предположения. И как только в Москву прибыл человек, первым из «белых людей», из неяпонцев, побывавший на месте ядерного взрыва в Хиросиме, видевший все своими глазами и тем более способный оценить событие с точки зрения военного специалиста, его сразу вызвали в Кремль.

На страницах этой книги несколько раз возвращался я к человеку удивительнейшей судьбы, которого называю «дублёром Зорге» или «вторым Зорге», — к Михаилу Ивановичу Иванову, ныне генералу в отставке. Много лет легально и нелегально провёл он на Дальнем Востоке, в Китае и в Японии, меняя, в силу необходимости, фамилии и должности, весь образ жизни. Когда громыхнул взрыв в Хиросиме, он находился в Токио, работал в нашем посольстве. Получил задание побывать на месте происшествия, собрать все возможные сведения. При этом уже сама поездка по воюющей стране, где ненавидят всех «белых», отождествляя их с врагами — американцами, уже сама эта поездка была событием незаурядным. Население однородное, иностранцев нет, в толпе не затеряешься. Михаил Иванович шутил потом, что он и его молодой помощник пострадали ещё до прибытия к месту взрыва. В пути японцы забрасывали их камнями и всякой дрянью. Пришлось обратиться за помощью к местной полиции. Та, выяснив, что имеет дело с русскими, не отказала.

Ситуация почти фантастическая. Советские разведчики под охраной самурайской полиции осматривают место трагедии буквально по горячим следам, среди дымящихся руин, рядом с японцами, разыскивающими останки своих родственников. Помощник Иванова помогал переворачивать обугленные трупы, разгребал пепел… Никто же ведь тогда не знал, что ядерное оружие убивает не только сразу, но и со временем.

Михаил Иванович Иванов, человек волевой, умевший держать под контролем свои нервы, на заседании Политбюро заметно волновался. Ещё бы: его слушают руководители партии и правительства, слушает сам товарищ Сталин! Сосредоточиться бы, излагать как можно точнее, но сердце колотится и вроде бы воздуха не хватает. Событие-то какое: один раз за всю жизнь! А Иосиф Виссарионович, великое множество раз видевший новичков в своём кабинете, понимал их состояние и давно уже выработал соответствующую «успокоительную» тактику. Никак и ничем не «давил» на новичка, позволяя ему освоиться. Почти не смотрел на него, зная силу своего взгляда. Если и задавал вопросы, то самые простые или конкретно-деловые. Прохаживался, помалкивал, покуривал, вроде бы даже не особенно прислушиваясь, однако слышал и запоминал, разумеется, все.

Михаил Иванович довольно быстро взял себя в руки, но волнение его проявилось вновь, когда, отвечая на вопросы, начал рассказывать о собственных впечатлениях от увиденного в Хиросиме.
И настолько страшны, жутко-неправдоподобны были приводимые им подробности, что произвели весьма сильное, даже угнетающее впечатление на членов Политбюро. И на самого Сталина. Он слушал с интересом, впитывая каждое слово. Один лишь Берия скептически кривил губы, недоверчиво покачивал головой, бросил несколько реплик чипа: «У страха глаза велики». Нежелательно было ему, отвечавшему за создание нашей атомной бомбы, привлекать повышенное внимание к проблемам грозного ядерного оружия, которое американцы уже имели, а мы ещё нет. Не преуспел в этом направлении Лаврентий Павлович.

— Бомба опасна, — сказал он, — но не так страшен черт, как его малюют. Не надо паниковать. — А когда Иванов вышел, пустил ядовитую стрелу ему вслед: — Трус! Краснобай! Сам испугался и нас запугивает. Но мы не из трусливых…

Повисло тяжёлое молчание, прерванное затем Сталиным:

— Нет, он не трус. Наоборот, он очень смелый человек, раз пошёл в такой ад. Он честен и откровенен, нам надо не критиковать его, а крепко задуматься. В первую очередь товарищу Берии. Ему дано все, и мы вправе требовать с него, чтобы быстро ликвидировал отставание.

Добавлю ещё вот что. Зная, как злопамятный Лаврентий Павлович умеет мстить людям, чем-либо не угодившим ему, начальник Генерального штаба Алексей Иннокентьевич Антонов, в чьём ведении находилось Главное разведывательное управление, подыскал для Иванова такую должность, что он не «мозолил глаза» Берии, а его «редкая» фамилия не резала слух высокопоставленного деятеля. В ГРУ были такие возможности. [105]

Вспомнив о поведении Лаврентия Павловича осенью 1945 года на заседании Политбюро, о его тогдашних высказываниях, вернёмся в январь года 1949, в кабинет Сталина, где обсуждалось опасное положение в Берлине, грозившее обернуться Третьей мировой войной. На этот раз Берия занял иную, совершенно противоположную позицию. Говорил о том, насколько разрушительным и гибельным является ядерное оружие, какой ущерб, какие потери могут нанести нам десятки атомных бомб, имевшихся у американцев, причём каждая из них мощнее тех бомб, которыми разрушены были Хиросима и Нагасаки. Предлагал и даже просил не накалять обстановку хотя бы до конца текущего года. Он не связывал это напрямик с готовностью нашей атомной бомбы, об этом не принято было говорить, но все присутствовавшие понимали, что он имеет в виду.

Лаврентий Павлович очень усердствовал, чрезмерно усердствовал, отстаивая свою точку зрения, расписывая последствия возможной ядерной войны похлеще, чем генерал Иванов. Тут уж самого Берию можно было обвинить в паникёрстве, в стремлении запугать наше высшее руководство. Хотя, конечно, истина в его словах была значительна, а аргументы весомы. Но он, повторяю, так усердствовал, настаивая на смягчении обстановки в Берлине, что поневоле закрадывалось подозрение: не защищает ли он американские или чьи-то ещё интересы, не подкуплен ли он нашим противником? Возможно, тогда и зародилась мысль, отлившаяся после смерти Сталина в чугунную формулировку: агент американо-израильского империализма. Сам же Иосиф Виссарионович был гораздо ближе к пониманию истины. Считал, что Берия боится ответственности в случае наших военных неудач за то, что запоздал с созданием советской атомной бомбы. И вообще, ни к чему Лаврентию Павловичу новые осложнения, тем паче новая истребительная война. Он настроен на иное: дождаться, когда ослабеет, отойдёт от дел постаревший вождь, и запять высшие посты в государстве, избежав тем самым расплаты за прошлые прегрешения и получив возможность поцарствовать в своё удовольствие. Сталин понимал это, как и другую печальную истину: близится время, когда он вынужден будет уступить руль кому-то другому. Но кому именно — ещё не решил.
На том январском совещании Иосиф Виссарионович молча слушал выступавших товарищей, не подвёл итоги, не высказал своего мнения, оставил себе время подумать. А через несколько дней, 27 января, отвечая на вопросы представителей иностранной прессы, неожиданно для всех дал понять, что он может пойти на снятие ограничений вокруг Берлина на переговорах без предварительных условий. Американцы, англичане и французы сразу ухватились за такую возможность — ведь и на Западе далеко не все хотели новой разрушительной войны. К тому же гадали на кофейной гуще: есть ли у Советского Союза атомная бомба или ещё нет? Вдруг прогадаешь!

Начались изнурительные четырехсторонние переговоры, результатом которых явилось совместное коммюнике с нижеследующей фразой, которую можно считать ключевой: «Все ограничения, которые с 1 мая 1948 года были наложены советской стороной на торговлю, транспорт и сообщение между Берлином и западными оккупационными зонами, отменяются 12 мая 1949 года».

Опаснейшая авантюра, затеянная самоуверенными американцами, завершилась, слава Богу, без всемирного кровопролития. Одержала верх выдержка Сталина, его рассудительность и дальновидность. Стараниями наших недавних союзников Германия была расколота на две части, Западный Берлин полностью отделился от Восточного. Не берусь судить, кому это принесло больше пользы, кто выиграл. Во всяком случае, окончательно развеялись идеалистические представления о нашем возможном сотрудничестве, чётко и надолго определилась непримиримость позиции.

29 августа 1949 года «ядерный гриб» высоко взметнулся над Семипалатинским полигоном в казахстанской степи — мы взорвали свою первую атомную бомбу. Всему свету стало известно: монополия американцев на разрушительное оружие утрачена. Создалась новая ситуация, с которой претенденты на мировое господство не могли не считаться.

Поделиться6842013-05-29 23:12:33

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

«План Маршалла», вместе с дополнявшими его разработками, предусматривал массированное наступление на Советский Союз по трём направлениям: экономическое, военно-политическое, идеологическое. Подразумевалось, что решающий и прочный успех достигнут будет лишь при удачном сочетании действий на всех трех «фронтах». А вот этого-то как раз и не получилось. Россия, полностью отказавшись от заграничных займов, инвестиций, всяких разных подачек, ведущих к закабалению, быстро восстанавливала промышленность и сельское хозяйство, используя свои огромнейшие и разнообразные ресурсы, не подпуская к ним зарубежных «радетелей». Не влезала в долги, за которые расплачиваются потерей самостоятельности, обнищанием трудящихся масс, резким расслоением общества на бедное большинство и небольшую кучку жиреющих спекулянтов, банкиров, чиновных жуликов. Сталин руководствовался правилом: от каждого по способностям каждому по труду; благо лишь то, что на пользу всему народу, всему Отечеству. Сам жил по этим принципам, подавая пример скромности, и от других, особенно от партийно-государственных руководителей, требовал того же. Жёстко требовал, сбрасывая с дороги мешавших идти вперёд.

Не очень-то продвинулись исполнители «плана Маршалла» и на военно-политическом «фронте». Угрожающе размахивая атомной бомбой, они сумели лишь создать из трех оккупационных зон Западную Германию, не жалели средств для того, чтобы восстановить её военно-промышленный потенциал, направленный против Советского Союза, и, кроме того, превратить в завлекательную витрину, показывающую, как хорошо, как привольно и сытно живётся на Западе. Короче говоря, создали «железный занавес», отгородившись от Восточной и частично от Центральной Европы, где влияние России было господствующим.
И вот в этой накалённой послевоенной и вроде бы даже предвоенной обстановке особое значение для претендентов на мировое господство приобрёл третий, идеологический «фронт», рассчитанный на разложение и покорение душ человеческих, на организацию внутри социалистического лагеря «пятой колонны», которая постепенно создаст нравственно-моральный плацдарм для экономического и политического вторжения в Советский Союз и в нужный момент проявит себя. Битва на этом не очень заметном «фронте» была не менее ожесточённой, чем на двух других. Враг, как хамелеон, менял окраску, приспосабливаясь к условиям, вместо одной отрубленной головы у гидры появлялась другая.

Первые залпы начавшейся идеологической битвы громыхнули, как ни странно, на территории самой Америки. Сразу после Второй мировой войны в США была создана Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, которую возглавил «бешеный расист» сенатор Джозеф Маккарти. Началась так называемая «охота на ведьм», или «очистка тылов». Проверялись все участники левых, либеральных движений, особенно те, кто имел хоть какой-то контакт с советскими людьми, кто доброжелательно отзывался о русских, о Советском Союзе, о Сталине. Страдали дипломаты, которые вместе с Рузвельтом или по его поручению сотрудничали с работниками нашего МИДа, страдали инженеры и учёные, сотрудничавшие с нами в годы борьбы с фашизмом. Искали шпионов. По данным газеты «Нью-Йорк Таймс», до 50 тысяч американских исследователей и изобретателей были по этой причине отстранены от работы. Страдали журналисты, деятели кино и литературы, писавшие о нас, показывавшие нашу жизнь добросовестно, без изощрённой искаженности, А поскольку большинство научных работников и работников культуры были евреями, то «охота на ведьм» вполне резонно отождествлялась с охотой на иудеев. Это было проще и понятней для среднего американца, хотя, конечно, расследования и преследования комиссии Маккарти носили характер не столько национальный, сколько политический. Тылы действительно зачищали, идя в наступление. А мы, даже проницательный Сталин, не сразу восприняли это, с нежеланием осознавая тот печальный факт, что недавние союзники уже всерьёз «вступили на тропу» всесторонней войны против нас.

В отличие от американцев, которые сразу принялись отлавливать своих «ведьм» организованно, в государственном масштабе, по плану и графику, у нас ничего подобного не было. Борьба с низкопоклонством перед Западом, переросшая затем в решительную борьбу с космополитизмом, началась просто с частного случая. В 1945 году поэт Александр Хазин порадовал читающую публику своим новым опусом, опубликовав то ли подражание, то ли пародию на пушкинский роман в стихах, с сохранением особенностей построения, рифмовки. Отважный сочинитель взял да и перенёс Онегина из его времени в наше, в первый послевоенный год, подчёркивая, как хорошо жилось в давние времена и как скверно теперь. Этакое ёрническое творение человека без святыни в душе, способного «продать отца ради красного словца». А произведение Хазина было вредоносно ещё и потому, что написано умело, увлекательно. Глумливые ядовитые нотки сокрыты были под внешней безобидной игривостью. У меня дома нет текста, приведу по памяти выдержку, особенно возмутившую многих жителей Северной столицы. Онегин в Ленинграде:

В трамвай садится наш Евгений,

О, бедный, милый человек.

Не знал таких передвижений

Его непросвещённый век.

Судьба Онегина хранила,

Ему лишь ногу отдавило,

И только раз, толкнув в живот,

Ему сказали «идиот».

Он, вспомнив старые порядки,

Решил дуэлью кончить спор,

Полез в карман, но кто-то спёр

Уже давно его перчатки.

За неименьем таковых

Смолчал Онегин и затих.

Весьма чувствительную для ленинградцев струнку задел поэт.
Коренные жители Северной столицы всегда гордились своей особой культурой вообще и культурой общения в частности, болезненно переживали хамство новоприезжих, заполонивших город. А в этот раз суть была ещё глубже и существенней. Если Ленинград стал символом народного мужества в военное лихолетье, то для самих питерцев, перенёсших блокадный ад, материальным символом жизнестойкости их славного города являлся — пусть не покажется странным — трамвай.

Дело в том, что ещё до начала войны трамвай был здесь главным видом транспорта и для самих горожан, и для жителей пригородов. Связывал, скреплял большое пространство. На 43 трамвайных маршрута ежедневно выходили без малого 2 тысячи вагонов, перевозивших за сутки 3,5 миллиона пассажиров, то есть примерно 92 процента от общего их числа. Остановить трамвай — замрёт жизнь огромного города. Это хорошо понимали ленинградские руководители. И самого Сталина беспокоил этот конкретный вопрос, он обсуждал его вместе с Ждановым. Что будет, если в случае войны противник разбомбит наш крупнейший на северо-западе железнодорожный узел, прервёт движение между городскими станциями, пресечёт переброску поездов с ветки на ветку?! Нужен был «дублёр». Таковым стала трамвайная сеть. Лёгкие трамвайные рельсы были повсеместно заменены тяжёлыми, железнодорожными, с выходами их к военным объектам, оборонным заводам. На случай, если город лишится электроэнергии или будет повреждена контактная трамвайная сеть, — на этот случай на запасных путях стояли паровозы, способные водить по городским улицам сцепки трамвайных вагонов, что и было потом.

8 декабря 1941 года — один из самых чёрных дней в истории блокированного Ленинграда. На трамвайные подстанции перестала поступать электроэнергия. К этому времени от бомб и снарядов на своих боевых постах погибли три четверти тружеников трамвайной службы пути — около 800 человек. Но трамваи ещё продолжали ходить. Редко, но все же ходили: с помощью паровозов, а вернее — с помощью той незримой силы, которую принято называть силой духа. 25 декабря того же года начала неуклонно расти норма ленинградского блокадного пайки, опускавшаяся перед тем до 125 граммов хлеба на человека в сутки. Паёк рос, но смертность в городе резко увеличилась. Это произошло после того, как в новогоднюю ночь остановился и замер в снежных заносах последний из действовавших трамваев. Истощённые люди, неспособные передвигаться пешком по заснеженным улицам, умирали в квартирах без топлива, без воды, не в силах добраться до магазина за причитавшимся пайком. Мёртвых отвозили до кладбища на санках-салазках.

Наступило самое страшное время. Затих тёмный, заснеженный, полуразрушенный город. Но уже вводились в строй энергоблоки на ленинградских ГРЭС, уже прокладывали по дну Ладожского озера силовые кабели с «Большой земли». И пошёл в город живительный ток. 11 апреля 1942 года Ленгорисполком принял решение «О возобновлении пассажирского трамвайного движения». К этому сроку были уже, ценой невероятных усилий, вырублены изо льда, отремонтированы и покрашены уцелевшие трамвайные вагоны. И вот 15 апреля наступил, наконец, праздник: по рельсам пошли-побежали 317 трамваев, связывая воедино весь огромный город, сокращая расстояния, которые ещё вчера были непреодолимыми. Я не оговорился — это был действительно праздник: все жители, кто мог двигаться, вышли на улицы и проспекты, прильнули к окнам, радуясь таким привычным, таким милым сердцу трамвайным звонкам, заглушаемым то воем сирены, то взрывами… «Вновь бегут трамвайные поезда. В звоне их сигналов уже звучит далёкий звон колоколов Победы» — это я цитирую «Ленинградскую правду» от 16 апреля 1942 года.

Впереди было ещё много трудностей и горя, впереди было ещё почти семьсот блокадных суток, но трамвайное движение больше не прерывалось.
Трамваев становилось все больше, ходили они все регулярней. Несмотря ни на что! На разворотном круге маршрута, которым пользовались труженики Кировского завода, находились немцы. Поэтому каждая трамвайная сцепка состояла из двух моторных вагонов — моторными отсеками в разные стороны. Дошли вагоны до завода — и без разворота назад.

Воистину, трамвай стал для ленинградцев олицетворением надежды на освобождение, материальным символом возрождения, и вот по этому символу, по лучшим чувствам недавних блокадников — кощунственными, глумливыми стихами! Возмутились многие жители славного города, возмутился Андрей Александрович Жданов, отдавший все свои силы и здоровье защите и восстановлению северной столицы. Да и мне, хорошо знавшему Петербург — Петроград — Ленинград, побывавшему там в период блокады, очень неприятно было слышать или читать какую-либо скверну о нашей невской твердыне. А Иосиф Виссарионович был даже удивлён горячностью обычно весьма сдержанного Жданова, когда речь зашла о вышеупомянутых стихах. Посоветовал не принимать пасквиль близко к сердцу, предложил присмотреться к Хазину и подобным ему пасквилянтам: кто они, в каких редакциях «окопались», кто их пригревает, как осадить… Умел Иосиф Виссарионович от частностей перейти к обобщению… С этого, собственно, и началась, и потянулась полоса борьбы с низкопоклонством перед Западом, с безродными космополитами. А первый решающий шаг в этом направлении довелось сделать Андрею Александровичу Жданову.

Своеобразный, интересный он был человек. Во внешности, в одежде, в манере держаться было что-то общее со Сталиным, хотя, конечно, Андрей Александрович не подражал специально Иосифу Виссарионовичу. Само выходило. Всегда выглядел спокойным, хотя внутри постоянно напряжён и быстр умом — это видели те, кто хорошо знали его. Усы подковкой. Китель стального цвета, но менее «военный», нежели у Иосифа Виссарионовича: с отложным воротничком, с накладными нагрудными карманами. Отличие: у Сталина на карманах пуговицы, у Жданова — нет. Из дворян. Член партии с 1915 года, из числа последних революционеров-романтиков. Это не помешало ему быстро овладеть навыками практической работы.

Не берусь судить, какое систематическое образование он получил, но эрудицией своей выделялся: знанием литературы, музыки, живописи — вообще культуры в разных её проявлениях. Был на короткой ноге с деятелями науки и искусства, с нашей военной интеллигенцией, особенно с морскими офицерами и адмиралами: флотские командиры ещё с довоенных времён получали у нас, как правило, образование настоящее — высшее, уже этим отличаясь от комсостава других родов войск. Жданов от Политбюро курировал флот и был при этом, как говорится, на своём месте.

Мать Жданова окончила в своё время Московскую консерваторию, отец же по достоинству оценивал её способности, хотя сам имел несколько другие наклонности: будучи строгим инспектором гимназий, он очень увлекался цветоводством, тонко воспринимал живую красоту. Неплохо музицировали и две сестры Андрея Александровича, о которых, кстати, ходили своеобразные легенды. Во время Первой мировой войны они — патриотки — добровольно вступили в армию, овладев чрезвычайно редкой и необыкновенно-романтичной тогда специальностью шофёра: кожаное одеяние, шлемы и очки-"консервы". Белорукие дворянки управляли грузовыми автомобилями. И потом, при советской власти, не изменили этой профессии, трудясь на наших нелёгких дорогах и, как прежде самозабвенные интеллигенты-народники, совмещая свою официальную работу с просветительством, с распространением грамоты и знаний, приобщали простых людей к высокому искусству.
И настолько заработались на этом благородном поприще, что не успели, как я слышал, обзавестись собственными семьями.

Имея большие организаторские способности и соответствующий практический опыт, Андреи Александрович тяготел все же к идеологии, к воспитательству, к поучительству. Это ведь Жданов сразу после войны предложил Иосифу Виссарионовичу как можно выше поднять значение Владимира Ильича Ленина, воспеть, до предела возвеличить его образ, превратить в общемирового кумира, в гения, в идеальный пример для обожания и подражания. Простому человеку надо верить во что-то возвышенное, величественное, всемогущее, а бог среди нас (имелся в виду Сталин) — это все же существо земное, доступное пониманию, не икона для всеобщей молитвы. Ленин — безусловный кумир, а Сталин его ученик, его преемник, продолжатель и осуществитель намеченных гением планов. А те яркие лучи славы, которые будут направлены на Владимира Ильича, станут прежде всего освещать самого Иосифа Виссарионовича. Примерно так. Во всяком случае, идея пришлась Сталину по душе и была осуществлена. Воспевание Владимира Ильича, и без того всегда активное, резко возросло.

Нравилась мне в Жданове его открытость в партийной работе, в службе, в быту. Требовал честности. Признал человек свою вину, осознал ошибку, раскаялся — можно простить. Скрывает, изворачивается, жульничает — никакой пощады. Партия укрепляется тем, что очищается от дряни. Стремился распознать, кто примазался, присосался к великой идее ради личной выгоды, и в три шеи гнал таковых из партии. Да ведь не сразу и различишь сладкоголосых шкурников. Но старался. За все это, за работу до самозабвения, Сталин очень уважал Андрея Александровича, видя в нем надёжного, непреклонного коммуниста, своего преемника по руководству партией и страной, к тому же родственника по браку дочери своей, Светланы, и сына Андрея Александровича — Юрия. И личное расположение имело место. Они очень сблизились к концу войны, стали искренними большими друзьями.

Критерии духовной близости, взаимопроникающего понимания могут быть разными: иногда с резко-отчётливыми, иногда, наоборот, с размытыми, почти незаметными гранями. Есть вот у Чайковского Симфония № 6. Накал чувств в ней высок до жути, до едва переносимой трагичности. Откровенность, интимность симфонии такова, что, по моему мнению, невозможно слушать её в концертном зале, среди разно воспринимающих лиц. Всю глубину Шестой можно ощутить только внимая ей в одиночестве или с теми, кто испытывает такое же состояние, что и ты, — в унисон. Как Сталин и Жданов. А ещё им не мешало присутствие Андрея Андреевича Андреева, из большой фонотеки которого, если не ошибаюсь, брали эту симфонию.

Неплохо разбираясь в музыке, Жданов первым заметил после войны очередной отход от большого искусства нашего крупного композитора Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Мастер к тому же постоянно в творческом поиске. Пик его достижений пришёлся на военное лихолетье. В блокированном Ленинграде сочинил свою знаменитую Седьмую симфонию, которая была исполнена в северной столице 9 августа 1942 года, а затем стремительно разнеслась по всему миру, получив огромный общественный резонанс. Достаточно сказать: только до конца того же года и только в зарубежных странах симфония исполнялась более 60 раз! Но как и вообще многих талантливых людей, Шостаковича порой «заносило», поиски новизны ради новизны уводили на путь формализма, упрощенчества и, ещё хуже, низкого натурализма. Для самого мастера это особого значения не имело: оступился — поправился. Но такие его провалы как бы открывали дорогу бездарным сочинителям, эстрадным барабанным кривлякам, ссылавшимся на Шостаковича: ну и что? сам маэстро так сочиняет.
Снижался высокий уровень общенародной культуры, за которую боролась наша партия и, естественно, Сталин и Жданов.

С большого художника и спрос большой, Шостакович подвергся соответствующей «проработке», причём критиковал его с высокой трибуны непосредственно Жданов. И не только словесно: сам тут же садился за пианино и проигрывал те места сочинений, которые представлялись ему особенно неудачными. Это действовало. Конечно, неприятно было композитору, что при всей известности его, Шостаковича, «гладят против шерсти», но он, умный человек, справившись с самолюбием, выводы для себя сделал верные. На пользу пошло.

Поделиться6852013-05-29 23:16:25

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

Андрей Александрович Жданов, как всегда, добросовестно и инициативно выполнил пожелание Иосифа Виссарионовича не принимать близко к сердцу выпады пасквилянтов и клеветников, но присмотреться и разобраться: кто они, кто их пригревает, а главное — как их осадить. Андрей Александрович, прочными узами связанный с Ленинградом и «болевший» за этот город, основное внимание уделил культурной жизни северной столицы. Результатом его пристального и продолжительного внимания явилось широкоизвестное постановление Центрального комитета партии о журналах «Звезда» и «Ленинград» — в 1946 году. Досталось многим деятелям искусства и литературы. Главным образом прозаику Зощенко и поэтессе Ахматовой. Я названные журналы прочитал, особенно произведения критикуемых авторов. Действительно, этакие гнездования внутренней эмиграции. На мой взгляд, Зощенко получил порцию критики вполне заслуженно. Какой рассказ ни возьми, везде зловредные хохмы, везде русские люди выглядят дураками, обывателями, подонками. Как в статейках Льва Троцкого, но на другой, на литературный манер. Массированно охаял наш мужественный многострадальный народ — народ-победитель. Недаром же похваливали да поддерживали Зощенко хозяева западной антисоветской пропаганды. Нужны им были такие, как он, внутренние эмигранты в стане Великой России — чем больше, тем лучше. А вот в стихах Анны Ахматовой я ничего предосудительного не обнаружил. Обычные сочинения: до уровня Маяковского им далеко, но они тоньше, умнее, красивее, чем, например, чириканье Мандельштама и подобных ему самовлюблённых творцов. Стихи Ахматовой — отзвук недозрелой суетности различных футуристов, акмеистов, символистов начала века, из среды которых она, собственно, и вышла. Тоскливая какая-то, унылая поэзия с дурманом винных паров. Но ведь у каждого своё представление о том, как жить и зачем жить. По-другому, знать, она писать не могла, так хоть не насиловала себя. Пела своим голосом, от души. А это волнует читателя.

Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» А. А. Жданов огласил в большом зале Смольного. Сказал в частности: «Некоторые наши литераторы стали рассматривать себя не как учителей, а как учеников буржуазно-мещанских литераторов, стали сбиваться на тон низкопоклонства и преклонения перед мещанской иностранной литературой. К лицу ли нам, советским патриотам, такое низкопоклонство?..»

Особенно досталось уничижителю ленинградского трамвая Александру Хазину, вздумавшему переместить Евгения Онегина из индивидуальной кареты в послевоенный городской транспорт. Вплоть до того, что, разгорячившись, Жданов призвал ленинградцев объявить клеветнику Хазину бойкот, не здороваться с ним и не замечать его. Стекла побить и устроить кошачий концерт под окном. Иосиф Виссарионович добродушно посмеялся, узнав об этом. Ну зачем стекла-то колотить, дефицит в восстанавливаемой стране. Прикрыть глумливую журнальную лавочку, да и дело с концом. Что и выполнили. А постановление о двух ленинградских журналах было, естественно, воспринято соответствующими органами на местах как руководство к действию.
В каждой республике, в каждой области, каждом большом городе начали искать и находили местных пасквилянтов и клеветников, ливших воду на мельницу вражеской пропаганды. Борьба с низкопоклонством, с пособничеством Западу разрасталась. Через пару лет она выйдет на новый, более острый этап, с другим обоснованием, с другими целями. Это — впереди.

Хочу подчеркнуть: нельзя воспринимать то, что происходило тогда, в одной плоскости, примитивно-критично. Другое было. Если небольшое меньшинство глумливых граждан подвергалось гонению и ограничению, то подавляющее большинство интеллигенции всячески поддерживалось и стимулировалось в трудах на благо Отечества. Хотя и не все подобные деятели пеклись именно о таком благе. Да ведь как отличить истинного радетеля от приспособленца? Ладно уж, приносили бы пользу. Показательна в этом отношении судьба питерского учёного Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Некоторое время, не знаю, по какой причине, провёл он в местах отдалённых, в том числе и в СЛОНе — Соловецком лагере особого назначения. Сим печальным фактом власти впоследствии Лихачёва не упрекали, а наоборот, всячески поддерживали его в изысканиях из русской истории, в исследовании языка и письменности наших далёких предков. О полезности этих работ судить не берусь, но вот как официально оценивались они в период так называемого «преследования интеллигенции».

В 1938 году, в разгар репрессий, Дмитрий Сергеевич, человек ещё молодой, становится учёным секретарём академического Института русской литературы, то есть Пушкинского дома в Ленинграде. Большое доверие. А в 1946 году, когда появилось постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» и зашелестел испуганно под холодным ветром «мыслящий тростник», у Лихачёва опять удача: он профессор Ленинградского университета. В 1951 году Сталинская премия II степени в 50 тысяч рублей — деньги по тому времени немалые, а славы ещё больше. С 1953 года Лихачёв — член-корреспондент Академии наук СССР. Таков путь «страдальца», как выяснилось впоследствии, затаившего злость на советскую власть, на Коммунистическую партию и, вероятно, на того же Жданова, помогавшего одарённой русской молодёжи прокладывать путь к высотам науки и искусства.

Это как в семье — есть «необыкновенный» ребёнок, о котором родители особенно заботятся, которого балуют. А вырастет такой любимчик наверняка эгоистом, забудет, кто и как его выпестовал. Ещё и ругать станет: не той марки автомашину подарили, дачей не обеспечили. Нечто подобное и в государстве. Учат человека, воспитывают, создают условия для работы, для раскрытия задатков. Наградами украшают. По три звезды Героя Социалистического Труда, бывало, навешивали — со всеми положенными при этом привилегиями. Даже если в ссылку отправляли слишком о себе возомнивших, то щадяще, с условиями для работы и отдыха: не в таёжную глухомань, а в большой город, в квартиру со всеми удобствами — на нормальную, не горькую жизнь. А сколько чёрной неблагодарности в ответ на все это?!

Не стало Сталина, ослабла советская власть, и принялись оные «страдальцы» — баловни судьбы — бессовестно охаивать прошлое. Отнекивались от минувших дел: я не я, и лошадь не моя. Но от полученных наград, званий и привилегий при этом не отказывались. Академик Лихачёв в заслугу себе поставил: он, мол, хоть и не покинул Советский Союз, не сбежал за границу, не стал официальным эмигрантом, но являлся таковым в душе, был, так сказать, диссидентом внутренним, уходя в научной работе от современности в спокойное далёкое прошлое… Ну и кого же обманывал? Прежде всего себя. Что это за существование — то под одной, то под другой личиной.

Тяжеловато.
Да, ядовито-мстительными оказались многие деятели науки и культуры, которых вырастила, возвысила, щедро наградила советская власть. Соревновались, брызгая слюной, плюя и харкая вслед Сталину: кто изощрённее, кто посмачнее? Геройски штурмовали крепость, в которой уже не было гарнизона. И соратникам Иосифа Виссарионовича досталось. Невыносимо мне слышать и читать мерзкие выдумки, изощрённую клевету на Андрея Александровича Жданова, скончавшегося при странных обстоятельствах в 1948 году, на Александра Сергеевича Щербакова, ушедшего от нас ещё раньше, в 1945 году, отдавшего все своё здоровье напряжённой работе по обороне Москвы и вообще для достижения нашей победы. А Хрущёв, сам, кстати, выпивоха не из последних, в своих опубликованных мемуарах не постеснялся употребить такую фразу: «Жданов умер от алкоголизма, этот же порок погубил Щербакова». Смею заверить, что ни тот, ни другой, в отличие от Никиты Сергеевича, спиртным никогда не злоупотребляли. О Щербакове все знали, что он вообще не пьёт водку, лишь два раза в год, по большим праздникам, выпивает немного сухого вина. А Жданов страдал от диабета: встречались ли вам диабетики, злоупотребляющие горячительными напитками?!

Ещё одна злонамеренная клевета в адрес Андрея Александровича Жданова. Его упрекали в том, что он якобы получал в блокированном Ленинграде особый полноценный паёк, ел что пожелает, в том числе пользовался таким деликатесом, как испанские (в другом варианте — марокканские) апельсины. Даже потолстел за те трудные месяцы, когда рядовые питерцы тысячами умирали от голода… И опять ложь, действительность наизнанку. Я уже рассказывал, как скромно Жданов питался: самому довелось обедать вместе с ним в Смольном, в столовой. В 1943 году. Были ещё за нашим столом Ворошилов и Говоров. Никакой диеты у Андрея Александровича не было, хотя она диабетику не помешала бы. В качестве деликатеса принесли веем присутствовавшим по солёному помидору — их только что доставили в город. По сморщенному зеленому помидорчику. Это была роскошь.

Однако нет, не дают покоя клеветникам заморские апельсины. Эх, было бы их тогда столько, сколько о них наговорено-написано, многим хватило бы! А Жданов, получается, прямо-таки объедался золотистыми фруктами. Может, от чрезмерного увлечения ими и диабет у него обострился? И вообще — полезны ли они при такой болезни? А толкуют выдумщики об апельсинах по той причине, что сей факт разом не опровергнешь, наличествует достоверность — были они. Только ведь любую достоверность можно исказить до неузнаваемости. А мне «фруктовая история» известна не понаслышке, могу доподлинно объяснить, как и что было.

В сорок первом году, вместе с немецко-фашистскими захватчиками, объявилась на нашей территории испанская «Голубая дивизия», укомплектованная добровольцами, приверженцами генерала Франко. Явились молодчики мстить нам за участие в самом первом этапе вооружённой борьбы с фашизмом — в гражданской войне на Пиренеях. Красуясь в своей полуопереточной форме, рассчитывали «голубые» на лёгкую прогулку по нашему северо-западу. Но боевой пыл их быстро угас, особенно в кровопролитных осенне-зимних боях при непривычном суровом климате. Чтобы поддержать воинский дух, правительство Франко не скупилось на расходы. Осыпало своих вояк наградами и подарками. В том числе фруктами, которых почти не знали в России. Большую партию этого груза захватили наши бойцы из того партизанского края, откуда по мере возможности хоть и тоненьким ручейком, но все же текла народная помощь голодающим ленинградцам.

Да, плотной была вражеская блокада — мышь не проскочит.
И все же (и все же!) в мрачные осенние ночи, в дождь, в распутицу, по лесным дебрям, через набухшие болота, где, по всем нормальным понятиям, ни колесом, ни полозом, в любую стужу, в пургу, загонявшую фашистов в землянки и ослеплявшую часовых, — и все же проникали, проходили, пробивались в город жизнеспасательные партизанские обозы с картошкой, с зерном, с мясом, с сушёными грибами, с теми же солёными помидорами, с провиантом, отвоёванным у захватчиков. Так прошли в Питер и несколько повозок с трофейными апельсинами. Партизан, доставивших этот груз, принял второй секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), надёжный помощник Жданова — Алексей Александрович Кузнецов. Он и вообще-то от природы был худ и узкоплеч, а за время блокады отощал до такой степени, что удивительно было, в чем душа держится. Талия, перехваченная поверх гимнастёрки широким ремнём портупеи, как у осы, — пальцем перешибёшь. Углядевши это, партизаны поставили категорическое условие: апельсины не только детям и раненым, но и обязательно всем ответственным работникам обкома и горкома партии. Недоставало ещё, чтобы и они поумирали от дистрофии.

Требование партизан было выполнено. Согласно составленному списку, по одному апельсину было выдано Жданову, Кузнецову и другим руководящим товарищам. Основную же часть фруктов отправили в госпитали. А вот я, дожив до преклонного возраста, многое повидав и испытав, до сей поры не знаю, как для диабетиков апельсины: полезны? Или не очень?

Хочу особо и настоятельно подчеркнуть: первый этап борьбы с низкопоклонством и космополитизмом никак не связан с пресловутым «гонением на евреев», как трактуют тенденциозные исследователи. Совсем наоборот. Первые послевоенные годы — это период, когда Иосиф Виссарионович наиболее благожелательно относился к иудеям и к тем проблемам, которые эти суетные граждане постоянно создают сами для себя и для соседствующих с ними людей. Война сблизила основные народы и нации нашей страны. Вместе сражались, несли потери — в том числе, естественно, и евреи. Ощущали надёжные плечи соседей. И лично Сталину иудеи в этот период ничем не досаждали. Юлия Исааковна Мельцер, жена погибшего Якова Джугашвили, растила где-то ребёнка, не давая знать о себе. Светлана — сталинская боль и надежда — давно уже охладела к Алексею (Люсе) Каплеру, а затем, на радость отцу, бросила своего первого мужа-еврея Григория Мороза и, более того, осуществила мечту Иосифа Виссарионовича: вышла за Юрия Жданова. Хоть не надолго, но сошла семейная благодать на многострадального отца-одиночку.

Все обращения, все просьбы еврейского сообщества Иосиф Виссарионович выполнял тогда вполне доброжелательно. Факты? Они просятся на бумагу. Помните, с каким скрипом создавался в разгар войны Еврейский антифашистский комитет — единственный комитет такого рода, созданный по национальному признаку, в отличие от антифашистских комитетов советских женщин или советской молодёжи. Все эти организации после Победы были распущены за ненадобностью, а еврейский, по настоятельной просьбе его руководства, продолжал действовать и принёс, как увидим, гораздо больше вреда, чем пользы. Зря согласился Сталин сохранить его.

Или вот дело Рауля Валленберга (в некоторых документах Валленбергера), запутанное настолько, что в нем не разобрались до сих пор. Мы же коснёмся только той стороны, которая имеет непосредственное отношение к Иосифу Виссарионовичу. В конце 1946 или в начале 1947 года к председателю Советского Красного Креста Колесникову и лично к главе государства Сталину обратилась из Швеции некая «госпожа Дардель» с просьбой помочь ей отыскать сына Рауля Валленберга, следы которого затерялись в январе 1945 года в освобождённом Красной Армией Будапеште. Последний раз Рауля видели вместе с советскими офицерами, которые, вероятно, арестовали его.

Случай — не из ряда вон.
Миллионы людей разных национальностей пропали, исчезли за время войны, огромное количество писем, запросов поступало в наши соответствующие органы. Там старались выяснить, дать ответ. Обычная работа. А вот о Валленберге доложили-таки самому Сталину. Слишком много возни поднялось вокруг вышеназванного гражданина Швеции. Им интересовались не только шведские, но и американские дипломаты, обращаясь к нашим представителям за рубежом. Отмечено было внимание американской разведки. За Валленберга ходатайствовали какие-то иностранные общественные организации, богатейшие дельцы, банкиры-финансисты с широкой известностью. А поскольку давление это шло в основном по линии Министерства иностранных дел, то и сообщил о нем член Политбюро Вячеслав Михайлович Молотов. Для ознакомления. Самую суть.

Рауль Валленберг вырос в богатой семье, владевшей банками и различными предприятиями. Разветвлённый клан, который именовали «шведскими Ротшильдами». Принадлежал к узкому кругу тех всемирных сионистских дельцов, которые тайно управляют еврейскими общинами обоих полушарий, не признавая государственных границ. Им известны подпольные каналы, по которым незримо и неофициально перемещаются огромные денежные средства и ценности, исчезая, будто высыхая, в одних странах и вдруг появляясь в других, где приносят больше доходов или нужнее в данный момент сионистской верхушке. Клан посвящён был также в тайны масонства и, вероятно, играл достаточно высокую роль в руководстве. Используя нейтральную позицию Швеции, семейство Валленбергов во время войны распустило свои щупальца-присоски по обе стороны фронта. Заводы этого клана поставляли снаряды и сталь для гитлеровской армии, двоюродный брат Рауля являлся главой торговой миссии в Германии. А другой двоюродный брат был таким же представителем в Великобритании, принимал заказы на вооружение для англичан. Экономическая проституция. [106]

Наживаясь на великом всенародном бедствии, Валленберги не просто торговали военной техникой, но использовали свои возможности и своё влияние и для достижения некоторых других целей. В середине 1944 года Рауль прибыл в Будапешт на должность первого секретаря шведского посольства, но это было лишь официальным прикрытием его настоящей работы: он должен был спасать от гибели богатых венгерских евреев. Не жалея денег. На подробностях технологии Вячеслав Михайлович не останавливался, лишь назвал некоторые цифры. По его словам, Рауль действовал очень активно, используя различные способы — от подкупа до шантажа, — умудрившись войти в доверие к шефу германского гестапо в Будапеште Эйхману, чья патологическая ненависть к евреям (как и евреев к нему) общеизвестна.

По нашим данным, Валленбергу удалось уберечь от расстрелов и печей крематория по меньшей мере 20 тысяч иудеев. Самых богатых. В обмен на это из Швеции и Швейцарии поставлялись немцам артиллерийские орудия, использовавшиеся против советских войск. В переговорах Валленберга с самим рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером речь шла не только об артиллерии, но и об обмене большого количества евреев на 10 тысяч грузовых автомашин, о продаже гитлеровцам по сходной цене сталелитейного завода в Гамбурге, принадлежавшего клану Валленбергов.

— Значит, он воевал против нас, — прервал Молотова Иосиф Виссарионович.

— Нет, сам он не в-в-воевал.

— Ты хочешь сказать, Вече, что этот Рауль не стрелял в наших солдат? Но стреляло оружие, которое он передал фашистам. Немцы быстро перебрасывали свои войска на автомашинах, опережая нас и нанося нам урон. Одно артиллерийское орудие на войне — это, в среднем, пятеро убитых бойцов противоположной стороны. Каждая автомашина — это ещё двое или трое потерянных нами людей. Если не больше.
Вот какой вред причинил он нам и, между прочим, тем евреям, которые воевали в наших частях. Спасая богатеев, губил честных людей. Разве это не классовая борьба, а, Вече?

— Можно считать т-т-так.

— Где он сейчас?

— Затрудняюсь ответить.

— Какие у нас могут быть затруднения? — удивился Сталин.

— У меня здесь докладная записка т-т-товарища Вышинского. Зачитываю… «Ввиду настойчивости, проявленной шведами в этом деле, мы неоднократно, устно и письменно, запрашивали в течение 1945 и 1946 годов СМЕРШ, а позднее МГБ о судьбе и месте пребывания Валленберга, в результате чего лишь в феврале сего года нам сообщили, что Валленберг находится в распоряжении МГБ, и было обещано доложить лично вам…», значит, мне, — уточнил Молотов, — «о дальнейших мероприятиях МГБ по этому делу. Но поскольку дело Валленберга до настоящего времени продолжает оставаться без движения, я прошу вас обязать товарища Абакумова представить справку по существу дела и предложение о его ликвидации».

— Кого? Дела или Валленберга? — усмехнулся Сталин.

— Дела, ра-ра-разуместся… Я принял меры, но от Абакумова никакого ответа по этому поводу. Будто язык проглотил. Такое впечатление, что Валленберга уже не существует.

— Молчать могут по разным причинам, — это Берия: — Может, госбезопасность работает с ним, вычерпывая все, что есть за душой. Или внедрили куда-то. В таком случае молчать — самое лучшее.

— А ты узнай, — посоветовал Сталин. — Позвони Кобулову и выясни. Прямо сейчас. Тебе не откажут, — съехидничал Иосиф Виссарионович.

— Кому из Кобуловых?

— Решай сам. [107]

Лаврентий Павлович взял телефонную трубку. Разговор был коротким. Выслушав собеседника, Берия засмеялся и, повернувшись к Сталину, сообщил:

— За здоровье Богдан не ручается, но живой.

— Что тут смешного? Что конкретно сказал Кобулов?

Берия замялся, покосившись на Молотова, на Андреева.

— Здесь все свои, — повысил голос Иосиф Виссарионович. — Докладывай.

— Пердит комками.

Молотов, показалось, вздрогнул. Твердокаменный Андреев бровью не повёл, будто не слышал. Сталин удивлённо пожал плечами.

— Как это понимать? Выражайся прилично.

— За Кабуловым повторяю… Анекдот из Германии привезли. Киндер Пауль вызван к доске…

— Рауль, — поправил Молотов.

— В анекдоте Пауль. А он растерялся. Молчит, побледнел. «Что с тобой?» — «Извините, фрау учительница, пердеж кусками бывает?» — «Нет, только газом». — «Значит, я обосрался».

Сталин брезгливо поморщился, произнёс:

— Похоже на Кабулова. Его репертуар. Но Валленберг?

— Наложил в штаны. От него узнали столько, что ему опасно к своим вернуться.

— А вы не настаивайте. И не держите. Войны нет, вреда от него не будет. Согласен, Вече?

— Считаю, пусть по-по-посоветуются Абакумов с Вышинским.

— С этим все, — Сталин резко, отсекающе двинул правой рукой. — Есть дела поважнее.

Разговор этот, свидетельствующий о тогдашнем непредвзятом отношении к евреям вообще и к их «спасателю» Валленбергу в частности, состоялся в середине мая 1947 года. А через два месяца, 17 июля, начальник Лубянской тюрьмы полковник Смольцов подписал рапорт на имя министра госбезопасности Абакумова о смерти тридцатишестилетнего заключённого Рауля Валленберга «предположительно вследствие наступившего инфаркта миокарда».

Причина? Может, всплеск радости от близкого освобождения; может страх расплаты за то, что слишком много сказал на допросах и ему не простят этого бывшие соратники; может, ещё что-то… Во всяком случае, при Сталине к этому вопросу больше не возвращались.
История с Еврейским антифашистским комитетом, случай с Раулем Валленбергом — это лишь частности, не очень заметные детали на фоне того величайшего для иудеев события, которое свершилось вскоре после войны, и опять же благодаря ясной и твёрдой позиции Иосифа Виссарионовича Сталина. На Западе любят кричать о свободе, о гуманизме, о справедливости, о заботе о людях. Потоки красивых слов. А вот осуществить многовековую мечту всемирной еврейской диаспоры о воссоздании собственного государства помог лишь возглавляемый Сталиным Советский Союз, оказав иудеям моральную и материальную поддержку, воплотив их идеи и мечтания в реальную действительность. И далось это не без труда. Ведь все сильнейшие капиталистические державы были против. Пришлось ломать их сопротивление.

Великобритания не желала терять своего влияния на Ближнем Востоке, в частности в Палестине, на территории которой должен был возникнуть Израиль. Такие государства, как США, Швеция и Швейцария, боялись большого оттока капиталов: многие богачи-банкиры там были евреями и могли укатить на прародину, прихватив мешки, туго набитые золотом. У Италии были свои интересы, у Франции — свои, у Турции — тоже. А все они вместе, весь западный мир, опасались того, что Израиль сразу станет государством просоциалистическим, ориентированным на Москву, оплотом Советского Союза в богатейшем нефтеносном районе. Короче говоря, весь Запад вначале был против. Стремление еврейской диаспоры, пострадавшей от гитлеризма, к объединению, к сплочению для сбережения нации, её традиций и языка — это стремление решительно поддерживал только Советский Союз. И (не очень уверенно) дружественные нам страны народной демократии.

Позиция Сталина и Молотова была простой и справедливой. Мы — интернационалисты, мы — за равноправное и полноценное развитие всех народов и наций. А какое равноправие, какие возможности, когда у народа, рассеянного по всей земле, нет даже клочка собственной территории, если не считать нашей Еврейской автономной области. Но ведь это не государство.

В Советском Союзе решено было выезду евреев на Ближний Восток по возможности не препятствовать, за исключением особых случаев (причастность к важнейшим тайнам, нахождение под следствием и т. д.). Более того: новому государству, создаваемому на территории другой страны, требовалась армия для защиты своих интересов — землю за здорово живёшь никто не отдаст. Иосиф Виссарионович пошёл на необычную меру: дал согласие освободить от воинской присяги 750 офицеров еврейского происхождения, проявивших стремление отправиться в Израиль и создавать там свои вооружённые силы. Так что вам, иудеи, величайший памятник надо бы воздвигнуть вашему радетелю, Иосифу Виссарионовичу Сталину, одарившему вас государственностью. И перед этим памятником — камилавки долой!

Надеялся Сталин на то, что благодарные евреи, многие из которых у нас были коммунистами или комсомольцами, не только создадут дружественную нам страну, но и останутся носителями и распространителями марксистско-ленинских идей на Ближнем Востоке, да и во всем зарубежье. Однако надежды и чаяния Иосифа Виссарионовича и Вячеслава Михайловича у нас разделяли далеко не все: открыто против не выступали, но и одобрения не высказывали. Даже Лазарь Моисеевич Каганович, дававший понять, что советским евреям не будет лучше: и тем, кто уедет, и тем, кто останется в России. Одних зачислят в перевёртыши, других — в пособников. Воссоздание Израиля — это новый узел сложнейших проблем, территориальных и политических, это новое повсеместное обострение еврейского вопроса, это новые войны, а следовательно, и новые беды для будущих поколений иудеев, восстановивших против себя огромный арабский мусульманский мир… Но увы — общеизвестно, что суматошные от природы евреи не способны жить и работать размеренно, спокойно, на крепких корнях: им нужны перемены и потрясения. Сами дёргаются и других дёргают.
Не считая меня специалистом в делах национальных, Иосиф Виссарионович все же в разговорах со мной несколько раз касался израильской темы и, думаю, не без пользы выслушал мои соображения. Но крайней мере два. Первое. В самом начале нашей эры иудеи потерпели поражение в войне с Египтом, что привело к исходу из родных мест, рассеиванию по всему свету, тогда ещё не слишком большому: от Испании до Северного Кавказа. Евреи приспосабливались к условиям тех мест, где оказались, усваивая нормы и правила поведения, язык, традиции и культуру, ничем внешне не отличаясь от аборигенов. Но это лишь мимикрия. В течение многих и многих веков, живя в различных странах, иудеи сохраняли свою сущность, свои внутренние связи, систему верований и подчинённости. Получается так. Все государства имеют вертикальную структуру, построены по принципу пирамиды. Основание — территория и народонаселение. Вершина — правители, а в развитых странах ещё и культурная элита. Входя в такие пирамиды, еврейский народ, ко всему прочему, имеет ещё своё особое постоянное всемирное государство горизонтального типа, без видимой власти, без писаных законов: государство-невидимку, не имеющее границ, иными словами, безграничное. Создание же Израиля послужит экономической и политической базой для усиления повсюду еврейского влияния, теперь уже не только завуалированного, но и открытого. Иудеи начнут строить свою собственную пирамиду, расширяя её, постепенно захватывая экономику и власть в других государствах. Они, например, в значительной мере прибрали к рукам Америку, а когда полностью оккупируют её, возьмутся за нас.

— Почему именно за нас? — поинтересовался Сталин.

— Не за Германию же, которой они боятся, как черти ладана. Мелкие страны им не интересны. А у нас просторы, природные богатства, доброжелательные и доверчивые люди, разные национальности, терпимо относящиеся друг к другу. Идеальные условия для проникновения.

— Значит, чем больше их уедет, тем лучше для нас, меньше забот.

— Уедут самые неприспособленные, самые неустроенные или обиженные. Останутся умные, хитрые, агрессивные: будут осуществлять то, что подскажет им горизонтальное всемирное государство, получившее к тому же прочную вертикаль в виде Израиля.

Это — одно моё соображение. Другое я высказал полушутя, но на Сталина оно произвело, пожалуй, более сильное впечатление, нежели первое. Он, готовившийся когда-то стать священником, не был чужд мистике, а на склоне лет тем паче. Напомнил Иосифу Виссарионовичу, что в пророческих писаниях сказано: явится на землю антихрист, потомок Сатаны, сын четвероногого Зверя, то есть животного, изнасилованного Нечистым, но в облике человечьем. Этот дикий Мессия принесёт ненависть и страх, насилие и кровь, приблизит гибель добра и справедливости. И обедняет народ, и развалится Русь — насчёт Руси это я от себя. То есть наступит конец света. А случится сие,

Когда еврей в Сион придёт

И небеса пошлют комету.

— Конец света? — переспросил Сталин. — Значит, грядёт второе пришествие… Вы прямо-таки провидец, Николай Алексеевич, — усмехнулся он. — Но где же комета?

— За кометой дело не станет, мало ли их шастает вокруг Земли. А другая предпосылка уже создана собственными руками.

Как бы там ни было, Иосиф Виссарионович своего мнения не изменил. Факт свершился: «еврей пришёл в Сион».

С 30 апреля 1948 года на географических картах появилось новое государство — Израиль. Родилось оно с болью и кровью, вопреки воле палестинцев, воле арабов, и с тех пор кровь там льётся почти беспрерывно, один конфликт сменяет другой.
Западные страны довольно быстро, ещё до официального признания Израиля, смирились с тем, что произошло, и даже поспешили извлечь как можно больше выгоды из события, против которого столь яростно возражали. Страны-банкиры поняли, что от них не убудет. Богатые евреи насиженных мест не покидали, «любили море с берега», как говорят о тех мореманах, которые предпочитают красоваться в морской форме на суше, не отправляясь в изнурительные рискованные рейсы. В Израиль уезжала еврейская голытьба, бесприютные бедняки, бесперспективные середнячки либо совсем уж распропагандированные националисты-фанатики, которых умеренные евреи боялись почти так же, как недавно боялись гитлеровцев.

Практично-беспринципные янки вообще сотворили такой кульбит, что неизощренному человеку оставалось только ахнуть и удивлённо покачать головой. От полного отрицания идеи — сразу к безусловной поддержке и неограниченному финансированию. По принципу: если нельзя сражаться — можно купить. Тем более иудеев, склонных к торговле во всех её разновидностях, от дерьма до души, от возвышенного до телесного. И купили, не жалея средств, практически взяв всех жителей Израиля на своё полное обеспечение, как берут на довольствие военнослужащих: выполняй приказы и сыт будешь. А чего скупиться-то, платили все те же еврейские банкиры-предприниматели, «любившие море с берега». С далёкого заокеанского берега. Но и банкиры просто так, без процентов, без «навара» денег не дают, даже своим собратьям. Платят — значит, за что-то. Но за что?

События, связанные с созданием Израиля, совпали по времени с неудачами, постигшими американцев в развязанной ими «холодной войне» против Советского Союза, с провалом пресловутого «плана Маршалла» как в военном, так и в экономическом отношении. Оставалось уповать только на третий раздел плана, на подрыв социалистического лагеря изнутри. Работа эта кропотливая, малозаметная, долговременная, но, по мнению наших противников, способная в конце концов дать ощутимые результаты: ржавчина медленно, но верно разъедает металл. Одной из главных баз для такой деятельности был избран Израиль. Почему? Да потому, что из западных стран он крепче всех связан был с Советским Союзом, с государствами Восточной Европы. Довольно свободный проезд туда и оттуда. Постоянное общение родственников, оказавшихся по ту и другую сторону «железного занавеса», ещё не утраченное доверие московского руководства к своему «детищу». Ну, и другие возможности. В том числе использование действовавшей в России сионистской организации «Джойнт», прикрывавшейся маской благотворительности, захватившей в свои сети значительное количество евреев-интеллигентов, врачей и учёных.

После войны в Париже вышла небольшая книжечка стихов какого-то русского эмигранта, помеченная только инициалами, которые ничего для меня не значили. Одно время книжечка эта, в стопке другой эмигрантской литературы, лежала на столе Иосифа Виссарионовича — для ознакомления. Мне запомнились несколько четверостиший безымянного автора, злободневных в ту пору. Приведу такое:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить.

Её нельзя завоевать,

Зато возможно объевреить.

Чёткая формулировка — руководство к действию для тех пропагандистов и осуществителей «плана Маршалла», которые поставили перед собой цель тихой сапой раздробить, развалить Советский Союз, превратить нашу Великую Державу во второстепенное государство, в полуколонию, в сырьевой придаток. Мы в Москве все заметней ощущали, что идеологическая агрессия против нас обретает новую окраску, втягивает в свою орбиту новые силы. Сопротивление этой агрессии постепенно перерастало из борьбы с низкопоклонством перед Западом в борьбу с космополитизмом, который зыбко балансировал на грани предательства.
А заложниками в этой обоюдоострой борьбе стали в основном евреи.

Поделиться6862013-05-29 23:21:50

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

При чтении книг Иосиф Виссарионович любил делать пометки на полях, выражая свои эмоции, соображения, как бы завязывая узелки на память. А поскольку заметки эти делались для себя, они интимны, искренни, раскрывают сущность человека глубже и вернее, чем официальные высказывания или обычные разговоры, где зачастую «мысль изречённая есть ложь». Много любопытного можно почерпнуть из заметок Сталина. Приведу лишь одну, сделанную в книге Анатоля Франса «Последние страницы. Диалоги под розой». Подчёркнута фраза «Что же касается Бога христиан, то у него от его иудейского происхождения осталась ужасающая жестокость и крайняя мелочность. Во многих отношениях». А рядом слова Сталина: «Анатоль порядочный антисемит». Вижу, как при этом Иосиф Виссарионович осуждающе и не без иронии головой покачал: эко разбушевался категоричный писатель!

Я повторял и повторять буду, что убеждённый интернационалист Сталин одинаково относился ко всем народам, чуть выделяя, пожалуй, лишь русских и грузин. К евреям, как и ко всем, — непредвзято. Ненависть к Троцкому — это ненависть к личному врагу, а не к представителю определённой нации. Понимал: если поп пьяница, это ещё не значит, что Бога нет. Но именно потому, что Сталин относился ко всем одинаково, оберегая равноправие народов и наций, именно из-за этого ему часто приходилось осаживать евреев, всегда стремящихся обрести особые права, выскочить, выделиться, прибрать к рукам власть или деньги, оттеснить тех, кто слабее или порядочней, кто не пускает в ход острые локти. Он не обижал иудеев, но его справедливость обижала их.

Вспомним: фронты первой мировой, а затем и гражданской войны полностью разрушили черту оседлости. Из захолустных местечек Польши, Бессарабии, Западной Украины и Западной Белоруссии еврейство устремилось в крупные центры — в Петроград, Москву, Минск, Киев, Одессу. Под двумя основными лозунгами: «дайте нам свободу, а остальное мы возьмём сами», а также «нееврейское имущество — ничьё имущество, оно должно стать нашим». Ринулись в центр России и весьма преуспели. Достаточно сказать, что первое советское правительство почти полностью состояло из иудеев. Они чинили суд и расправу. Они заполонили государственные органы и организации, от ВЧК до жилищных управлений, реквизируя для себя нажитое «враждебными классами», в том числе и Православной церковью, и интеллигенцией. Как, например, притязания к профессору Преображенскому в известном произведении Булгакова «Собачье сердце». Склонный к характеристическому подбору фамилий, он впоследствии расшифровывал фамилию Швондер как «шибко вонючее дерьмо», противопоставляя талантливому учёному, стремящемуся преобразовать, улучшить мир. Показательно, что ни у кого из персонажей этого произведения не осталось детей-наследников, кроме духовных детей Швондера, сплотившего вокруг себя капеллу подобных. Нет детей у Шарикова. А дети и последователи Швондера во множестве расселились по Москве, главным образом в центре, на Арбате.

Мог ли нарком по делам национальностей, а затем Генеральный секретарь ЦК партии Сталин мириться с таким еврейским нашествием, явно ущемлявшим интересы других народов нашей страны? Сколько иудеев было в государстве? Не более двух процентов от общего числа населения. Значит, и в руководящих органах и вообще во всех организациях, учреждениях и учебных заведениях должно быть такое соотношение. Ан нет! Сосредоточившись в наиболее важных центрах, евреи занимали там ведущие посты не только в правительственных учреждениях, но и в образовании, в науке, в искусстве, в пропаганде в средствах массового воздействия на людей.
Особенно это было заметно в Москве, где иудеи почти полностью «оккупировали» газеты, издательства, радио, различные институты. Лишь к концу тридцатых годов Иосифу Виссарионовичу удалось, ломая тайное и явное сопротивление, восстановить справедливость, в значительной степени освободить руководящие органы от евреев и хотя бы частично очистить средства массовой информации и пропаганды. Однако не успела страна полностью оправиться от первого нашествия иудеев, как началось второе: в конце Отечественной войны и сразу после неё.

Наступление гитлеровцев буквально «выдавило» большинство евреев из западных и центральных районов нашей страны, в том числе из Москвы и Ленинграда. По понятным причинам. Они эвакуировались в первую очередь и подальше. Им вообще легче было менять местожительство, не имея прочных корней, вековой привязанности к родным местам и могилам.

Чуть о войне заговорили

Портной, сапожник и студент,

Ещё Одессу не бомбили,

А Борух выехал в Ташкент.

Но вот опасность миновала, бои отодвинулись за рубежи, и евреи двинулись обратно, однако в основном не в те районы, откуда эвакуировались, а опять же в самые большие города — в Москву, Ленинград, Киев. Там имелись свободные брошенные квартиры, там были знакомые, близкие люди, готовые помочь сородичам. А те, устроившись, помогали другим, — опять сплетая незримую густую паутину, с большим трудом ещё недавно разорванную Сталиным. Причём помощь шла с самого верха, но, разумеется, не по официальным каналам, а чаще всего через родственников, через жён высокопоставленных лиц. Ох уж эти жены — ночные кукушки, способные многое перекуковать, переиначить на свой лад. Для примера. У А. И. Рыкова — Иофан Сарра Михайловна, сестра архитектора Иофана Бориса Михайловича, автора проекта здания Дворца Советов, которое собирались возвести на месте взорванного по инициативе Л. М. Кагановича храма Христа Спасителя. У С. М. Кирова — Маркус Мария Львовна. У А. А. Андреева — Хазан Дора Моисеевна. У Ворошилова — Горбман Екатерина Давыдовна. У Молотова — Карп-Жемчужина Полина Самуиловна (Семёновна). У Мехлиса — Роза Абрамовна. У секретаря Сталина Поскребышева, много значившего при вожде, — Бронислава Соломоновна. И так далее.

Во какая шеренга вельможных жён! И не могли они не порадеть своим единородцам, не благоустроить в первую очередь. Наиболее деятельную из «кукушек» Полипу Семёновну Карп-Жемчужину-Молотову в избранном узком кругу называли «царицей Эсфирью» — в честь известной по Ветхому Завету защитницы еврейства.

Метастазы национальной блат-болезни распространялись и вглубь, и вширь. Я не очень удивился, когда узнал, что Леонид Ильич Брежнев женат на белорусской еврейке Гольдберг Виктории Петровне, на племяннице Льва Захаровича Мехлиса, который возглавлял Главное политическое управление нашей армии и был разжалован Сталиным лишь после того, как блестяще продемонстрировал своё полное неумение приносить пользу общему делу в условиях военного времени. Не без содействия Мехлиса оный Брежнев выдвинулся на пост секретаря одного из украинских обкомов, вышел сухим из воды после передряг сорок первого года (о чем мы уже писали), был назначен заместителем начальника Политуправления Южного фронта, а затем начальником политотдела 18-й армии. Без такой поддержки не поднялся бы заурядный человек по крутым ступеням власти.

Ладно, получилось, в общем, так, что за два-три послевоенных года обе наши столицы, и Москва, и Ленинград, были буквально заполонены иудеями, они опять «оккупировали» учебные заведения, медицину, науку, средства массовой информации, частично экономику и политику — на руководящих, конечно, постах.
Сталин видел все это, но терпел, сочувствовал народу, весьма пострадавшему от гитлеризма, но не одобряя, разумеется, уже начавшуюся спекуляцию на этих самых страданиях. Другим-то народам тоже крепко досталось. Иосиф Виссарионович присматривался, ожидал: может, иудеи сами одумаются, остановят свою экспансию, — но те, не встречая решительного сопротивления, наглели все заметнее, входя в роль хозяев ситуации. Тем более что ощущали сильную поддержку из-за границы. А ещё и то, что у них появился «запасной выход»: прижмут здесь, можно уехать в своё новое государство. Не образумила, не остудила горячие еврейские головы даже нараставшая борьба с низкопоклонством перед Западом. Иудеи, мол, не связаны ни с Востоком, ни с Западом, их избранная нация всемирна, космополитична и живёт сама по себе, по своим традиционным установлениям.

Положение между тем осложнялось. Или, скажем так, его обостряли наши зарубежные враги, делая ставку, как я уже говорил, на разложение Советского Союза изнутри. В программе подрывной работы («дочерней» программе «плана Маршалла») упор делался на несколько категорий нашего населения: на продажных чиновников, на уголовные элементы, на националистов-шовинистов в республиках, на «обиженных» советской властью, но главным образом на иудеев, как на силу организованную, подвижную, пользующуюся влиянием в государстве и имеющую постоянные закордонные связи. Мы все заметнее ощущали это, знакомясь с зарубежной прессой, слушая зарубежное радио, читая инструкции и наставления, созданные американо-английскими специалистами из особых служб и попавшие в руки нашей разведки.

Откровенность и беспардонность подобных документов являли собой верх цинизма, верх неуважительности к народам социалистического лагеря, прежде всего к славянам. Даже к евреям, которым надлежало оные инструкции выполнять. Читать было противно, да вот знать было нужно, дабы целенаправленно противодействовать. Из многих таких советов-инструкций у меня сохранились лишь отдельные выписки. Цитаты или вольное изложение. Приведу некоторые для примера.

«Играйте на сердоболии русских, изображайте из себя бедных, больных и несчастных, вызывайте жалость и симпатию, распускайте слухи о народе — вечном страдальце, о гонении в прошлом и дискриминации в настоящем. Тактика „бедного еврея“ проверена тысячелетиями. Пусть русские имеют меньше вас, но все равно они помогут вам иметь ещё больше. Русские любят быть благодетелями и покровителями».

Или: "Будьте во всем лидерами. Не уступайте ни в чем, старайтесь не уступать даже в мелочах, будь то место в общественном транспорте или очередь в магазине. В любом коллективе берите власть в свои руки и управляйте им в ваших интересах. Административную и творческую часть производственного процесса должны выполнять вы. Пусть гои (коренное население. — Н. Л.) обеспечивают черновую, материально-техническую базу вашего творчества. Пусть они следят за чистотой рабочих помещений и охраняют плоды ваших трудов. Пусть они будут не выше вахтёра и уборщицы.

К творчеству в виде исключения можно допустить гоев нерусского происхождения, но не допускайте к этому русских! Если у вас есть вакансия — берите только еврея. Если не можете сделать этого, ликвидируйте должность. Если не можете сделать ни того, ни другого — берите азиата. Если нет такового, берите поляка, латыша, эстонца… После небольшой обработки они станут вашими союзниками.

Формируйте свои национальные кадры. Кадры сегодня — это ваше завтра. Каждый институт, каждая кафедра, каждая лаборатория должны стать кузницей ваших национальных кадров. Готовьте еврейскую молодёжь принять эстафету поколений. Пусть каждое поколение неевреев сталкивается с вашей глубоко эшелонированной обороной.
Каждый раз, когда уходит старшее поколение, на его смену должна встать ещё более мощная когорта заблаговременно подготовленных молодых евреев. Для этого необходимо как можно раньше выдвигать на руководящие должности ваших молодых людей, доказывая их зрелость и гениальность. Пусть это не так, но они дозреют на должности. Кто у власти, тот и хозяин.

Информируйте друг друга обо всем, что может представлять вам вред или пользу. Деньги, кадры и информация — три кита, на которых зиждется ваше благополучие".

Прав Шатобриан: нашествие идей может быть опаснее нашествия варваров.

Ещё. "Не разрушайте открыто памятников русской старины, но и не восстанавливайте их. Пройдут годы, и они сами разрушатся. А хулиганы и «любители старины» растащат их по кирпичикам. Делайте вид, что не замечаете этого, будучи заняты решением больших народнохозяйственных задач. Народ без истории — как ребёнок без родителей, из него можно вылепить все, что необходимо, вложить в него своё миропонимание, свой образ мыслей. Таким способом могут быть обезличены целые народы: сначала они лишаются истории и традиций, а затем вы формируете их по своему образу и подобию.

Если не удаётся блокировать молодых и перспективных русских, делайте их управляемыми. Привлекайте их в свои компании, создавайте вокруг них плотное кольцо еврейского окружения, лишайте их контактов и знакомств помимо вас. Вынуждайте их жениться на еврейских женщинах, берите себе в жены красивых и здоровых русских женщин, пусть они принесут вам крепкое потомство и улучшают породу. Сожительство с еврейской женщиной — один из способов вовлечения талантливых русских в сферу вашего влияния".

Отвернувшись от народа,

Бабе русской не поверив,

Он пойдёт в огонь и в воду

За детей своих — евреев.

Это не из сионистско-американских инструкций, поступавших из-за рубежа, это из того сборника, который вышел в Париже только с инициалами автора.

Ну и последняя, итоговая цитата. «Либо ваш порядок, либо полная дезорганизация. Там, где хотят обойтись без вас, должен быть хаос. Делайте так, чтобы беспорядок продолжался до тех пор, пока измученные гои не попросят вас взять власть в свои руки и обеспечить им спокойную жизнь».

Далеко, на несколько поколений вперёд заглядывали идеологи подрывной деятельности против Советского Союза, против Великой России, преграждающей путь американо-израильским империалистам к мировому господству. Сталин, разумеется, знал обо всем этом, но терпел, не считая, что подобные наставления способны принести нам большой вред. Ну и не виноваты же наши евреи в том, что на них делают ставку за океаном, пичкая соответствующими инструкциями. Горючий материал, однако, накапливался, и уже начали проявляться симптомы возможного взрыва.

Есть такое понятие — смещение прицела, или смещение мушки. Все вроде бы есть у бойца: хорошая винтовка, запас патронов. И целится он правильно, и на спусковой крючок нажимает плавно, а бьёт все мимо да мимо. Пули летят не во врага, а куда-то в сторону, могут даже своих поразить. Оказывается, мушка винтовки чуть-чуть сдвинулась или сдвинута кем-то, отсюда и пальба мимо цели. Видимость активности, но никаких положительных результатов, даже вред. Особенно большие неприятности доставляют такие «сдвинутые мушки» в борьбе идеологической, где не сразу видно, попал стрелок в цель или промазал: польза или вред — это будет понятно только завтра, послезавтра или даже через месяцы, через годы. А «сдвигателей мушек» у нас немало, одни делали это по неумению, по глупости, другие в силу своих убеждений или по прямым указаниям наших противников.

Близился 1949 год, когда страна должна была отметить два больших события: семидесятилетие Иосифа Виссарионовича Сталина и стопятидесятилетие Александра Сергеевича Пушкина.

Подготовкой собственного юбилея Сталин не интересовался, зная, что все сделают без него, лишь бы не переборщили. А вот подготовкой торжеств, связанных с Пушкиным, занялся заранее и всерьёз, как это было в середине тридцатых годов, когда отмечали столетие гибели Александра Сергеевича. И тогда, и теперь случилась неприятность, первый раз вызвавшая раздражение Сталина, а при повторе через десятилетие — вспышку гнева по отношению к «безродным космополитам» (именно после этого и вошёл в широкое обращение такой термин).

Случай первый, давнишний. Иосиф Виссарионович внимательно читал планы выпуска литературы к столетию смерти Александра Сергеевича. Просматривал присланные ему вёрстки произведений, учебников. Обратил внимание на то, что ни в одном массовом издании (кроме академического), то есть ни в хрестоматии, ни в юбилейных сборниках, нет «Песни о вещем Олеге». Выяснил почему. Посетовал:

— Некоторые литературные и окололитературные дамы, некоторые редакторы считают это стихотворение религиозно-мистическим, антиинтернациональным, вредным для народных масс. Ссылаются на то, что это любимое произведение деникинских офицеров, что «Песнь о вещем Олеге» была фактически гимном Добровольческой армии и других белогвардейцев.

Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хазарам,

Их села и нивы за буйный набег

Обрёк он мечам и пожарам.

………………………………………………….

Так громче, музыка, играй победу.

Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит.

И за царя, за Родину, за веру

Мы грянем громкое ура! ура! ура!

— Припев, конечно, воинственный и впечатляющий, но ведь это не от Пушкина, — сказал я.

— О припеве вообще речи нет. Они против самого стихотворения.

— Они против Олега, который идёт на хазар, посягнувших на русскую землю. Они боятся мести.

— Они боятся исторической правды, — кивнул Сталин. — Они опасаются, что кто-то последует примеру Олега, и хотят выбросить его из народной памяти вместе со стихотворением. Ни за что ни про что страдает товарищ Пушкин, — улыбнулся Иосиф Виссарионович. Кстати, почему именно Олег? Разве он расправился с хазарами?

— Скорее Владимир Красное Солнышко.

— И я так считаю. А поход князя Олега — один из этапов борьбы плюс поэтическая вольность…

Для читателя, не очень сведущего в подробностях нашей древней истории, позволю себе дать коротенькую справку. Хазары — тюркский народ, перекочевавший в начале нашей эры из Азии на берега нижней Волги и расселившийся затем на большом пространстве от Урала до Днепра. Сюда же, в основном на Северный Кавказ, в Причерноморье, пришла значительная часть евреев, вынужденно покинувших Израиль. Они принесли свою веру, свои обычаи и стремление создать новую «землю обетованную». И преуспели. На рубеже VIII — IX веков возникло и окрепло сильное иудаистское государство — Хазарский каганат, — превратившееся в злейшего врага нашей Руси и Византии. Практически весь X век прошёл в героической борьбе наших предков против хазаро-иудейской агрессии. Возрастала обоюдная ненависть. Половцы, печенеги, татары — все это было потом. Наши легендарные богатыри сражались не с ними, а как раз с хазарами: об этом свидетельствуют многие подробности былин, в том числе описание оружия, воинского снаряжения. Настрадался народ от набегов хазар, было за что мстить им. В 960 году князь Святослав совершил большой поход на столицу каганата Итиль и захватил её. А окончательный удар по каганату нанёс князь Владимир Святославович, поставив крест на этом враждебном государстве. Полное поражение хазар совпало с принятием христианства. Православная вера одержала победу над иудаизмом.
Потомки же хазар, так называемые евреи — караимы, до сих пор живут на территории нашей страны в Причерноморье, в Крыму, на Южной Украине, в Одессе, а после революции вообще распространились повсюду. Лазарь Моисеевич Каган — Каганович, к примеру, из, их среды.

Особую группу составляют таты или горские евреи, осевшие отдельными поселениями в разных местах Северного Кавказа, заметно «разбавившие» тамошние народы благодаря своей необычайной плодовитости. Отличительные внешние черты, не говоря о чернявости и курчавости: тяжеловесное туловище и непропорциональные конечности — короткие ноги. Чем старше — тем заметней. Стройные юноши и девушки быстро превращаются в тучных коротышей.

Любопытный факт. В 1992 году бывший ректор Грозненского университета Виктор Абрамович Канкалик заявил о том, что горским евреем был Дуд, дед Джохара Мусаевича Дудаева, чрезмерно выпячивавшего своё «чисто чеченское» происхождение для повышения собственного авторитета, что не помешало ему, кстати, жениться на белокурой девушке Алле — еврейке по матери. Через несколько дней после сделанного заявления Канкалик исчез. Потом тело его нашли зарытым в лесополосе. Следствие выяснило: ректора застрелил и упрятал тогдашний начальник охраны Дудаева (В. У.)

Потомки хазар хорошо помнят свой историю и не желают, чтобы другие знали, кому и за что мстил князь Олег. Вот «Руслан и Людмила», вот «Евгений Онегин», как и любое другое произведение Пушкина, даже стихи, где «жид венчается с лягушкой», никакого противодействия не вызывают, а «Песнь вещем Олеге» вредна, её не следует пропагандировать, включать в учебники. Для определённого круга лиц это стихотворение — гимн белых офицеров, воевавших против тех армий, которые создавал Троцкий со своими помощниками, то есть против «новых хазар». Но, кстати, и Сталин с Егоровым, с Ворошиловым и Будённым тоже сражались со сторонниками Троцкого, с теми же «хазарами» за своё влияние над этими армиями, за превращение их в российские формирования. Так что намеренье князя Олега «отмстить неразумным хазарам» отрицательных эмоций у Иосифа Виссарионовича не вызывало. Даже наоборот. И объективность требовала, чтобы Пушкина читали всего, а не избирательно, по чьему-то вкусу.

Было и кое-что личное, определявшее у Сталина и у меня особую симпатию к упомянутому стихотворению-песне. Её ведь, чуть варьируя, пели не только деникинцы, но и дореволюционные русские кавалеристы, потом будённовцы и вообще наши славные конники: последний раз я слышал её в 1-м гвардейском кавалерийском корпусе зимой 1942 года. До сих пор мы говорили лишь о первом куплете, но были и другие. До революции:

И если начальник прикажет: веди! —

Я в бой кавалерию двину;

Помчится лавина, а я впереди,

Веду боевую лавину.

Белые переиначили:

И если Деникин прикажет: веди!

В Первой Конной пели по-своему:

И если Будённый прикажет: веди!

А в конце концов в нашей советской коннице вернулись к самому первому варианту:

И если начальник прикажет: веди!..

Не могу ещё не сказать и о том, что исполнялась песня на мотив «Варяга», который после нашего поражения от японцев был до слез близок и дорог каждому русскому патриоту, в том числе Сталину и мне.

— Давайте не будем впутывать товарища Пушкина в теперешние разногласия, — без улыбки пошутил Сталин. — Люди не поймут нас, если в книгах не окажется этого замечательного произведения. И будем считать вопрос закрытым.

Мы так и посчитали. Но бесшумная борьба против «Песни о вещем Олеге», оказывается, продолжалась. «Окололитературные дамы и некоторые редакторы» использовали любую возможность, чтобы не включить «Песнь» в антологию, в сборник, в учебник, как можно реже упоминать о ней.
И вот в 1948 году, накануне пушкинского стопятидесятилетия, история повторилась. Кое-кто посчитал, видимо, что дряхлеющий Сталин не способен самолично контролировать все многообразные процессы общественно-государственной жизни. Понадеялись и ошиблись. Просматривая юбилейные планы, вёрстки юбилейных книг, Иосиф Виссарионович сразу заметил, что ни в одной из них, ни в хрестоматии, ни в учебнике по литературе, ни в сборниках снова нет «Песни о вещем Олеге». Это вызвало уже не раздражение, а нечто большее. Из планов и вёрсток он вычеркнул целый ряд фамилий, во многих местах вставил «Песнь», а составителей планов и книг резко обозвал «безродными космополитами» и посоветовал внимательно присмотреться к ним. Это был первый, ещё негромкий разряд накопившегося гнева. Но, к сожалению, наши иудеи, ослеплённые своими успехами на разных направлениях, прежде всего воссозданием Израиля, не обратили ни это внимания, не осознали этот симптом. А зря.

Для логического завершения сей главы скажу ещё несколько фраз об упорстве и упрямстве иудейских пропагандистов-идеологов, добивающихся осуществления своих замыслов любой ценой и не считаясь со временем. После смерти Сталина основательно поиздевались они над «Вещим Олегом». Припомним хотя бы одну общеизвестную сценку. К режиссёру Менакеру является на «пробу» Миронова, изображающая тупую, самоуверенную бабёнку. Пришла наниматься в эстрадные артисты. Читает стихотворение и спотыкается на «трудном» слове:

Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хазарам,

Их села и нивы за буйный набег

Обрюк… Обряк…

И «завязла» на этом месте, как «завяз», надо понимать, в походе Олег, не добившись своей цели. Вволю покуражилась дамочка, вызывая смех благодарной публики. А если смешно, значит, уже несерьёзно.

Полный реванш «окололитературные дамы и некоторые редакторы» взяли-таки в 1979 году, умудрившись выпустить для школ Российской Федерации «Родную речь», в которой не оказалось не только «Песни о вещем Олеге», но и других произведений Пушкина, а также Чехова, Некрасова… Зато много места отведено таким сомнительным «классикам», как Кассиль, Маршак, Алигер, и даже, если не ошибаюсь, родственница Льва Троцкого Вера Инбер попала в эту когорту. Родная речь? Для кого?

Не обошёл своим вниманием «острый вопрос» о князе Олеге и еврейский поэт Александр Галич, живя на доллары, сочувствуя нам из далёкой Америки и «любя море с берега». Познакомьтесь с его творением, озаглавленным «Съезду историков».

Полцарства в крови, и в развалинах век,

И сказано было недаром:

"Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хазарам…"

И эти, звенящие медью, слова

Мы все повторяли не раз и не два.

Но как-то с трибуны большой человек

Воскликнул с волненьем и жаром:

"Однажды задумал предатель Олег

Отмстить нашим братьям — хазарам…"

Уходят слова и приходят слова.

За правдою правда вступает в права…

Трудно не согласиться с автором. У каждого народа, как и у каждого человека, своя правда. К тому же ещё в разное время — разная. Только истина, пожалуй, бывает едина всегда и для всех.

Поделиться6872013-05-29 23:24:14

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

Давно предполагавшийся много взрыв произошёл во второй половине 1948 года. И не только потому, что к этому времени Иосиф Виссарионович полностью осознал угрозу вражеской идеологическо-диверсионной агрессии, направленной на подрыв нашей страны изнутри, не только понял, на какие группы населения рассчитывают наши неугомонные противники, но и ещё по ряду причин, дополнявших друг друга.

Начнём с провала в Израиле.
Сталин, как известно, приложил немало усилий, чтобы восстановить это государство, преодолев инертность и даже нежелание США, противодействие Великобритании, будучи уверенным, что евреи всего мира по достоинству оценят сей исторический факт и мы обретём дружественную страну. А получилось наоборот. Натура иудеев проявилась сразу же, едва в новом государстве начались экономические и военные трудности, а дядя Сэм протянул евреям свою щедрую руку. Он был богаче, за ним и пошли. Продались мгновенно, переметнувшись за доллары в стан наших противников. Иосиф Виссарионович был очень разочарован, причём впервые, прошу это заметить, не в отдельных личностях, в Троцком или, скажем, в Ягоде, а в целом народе. Однако даже и после этого Сталин продолжал считать, что поступил правильно и справедливо: иудеи, как и все другие нации, имеют право на своё государственное объединение. В короткий срок из Советского Союза и вообще из стран Восточной Европы в Израиль выехало около 300 тысяч человек. И продолжали уезжать. А ведь достаточно было Сталину сказать «нет», и вся эта катавасия разом бы прекратилась. Но он не сказал.

Весьма обеспокоила и насторожила Иосифа Виссарионовича, всегда опасавшегося покушений на собственную жизнь, обострила его мнительность внезапная смерть верного друга Андрея Александровича Жданова, представлявшаяся странной не только ему. Министр госбезопасности Абакумов считал, что Жданова «залечили» врачи в отместку за широкомасштабное и бескомпромиссное наступление на низкопоклонников перед Западом, а преклонялась-то в основном интеллигенция и главным образом все те же евреи, в том числе и врачи. Было учреждено сверхсекретное расследование, о котором не знал даже Берия — об этом будет сказано позже. А почему Лаврентия Павловича не уведомили? — да потому, что Берия придерживался другой точки зрения: здоровьем, мол, Жданов никогда не отличался, а после блокады тем более, вот и не выдержал. Сталину даже подозрительно было, почему это Берия настойчиво выступает против своего бывшего выдвиженца, а теперь соперника, Абакумова. Только ли ревность за межведомственные неувязки имеет место? Ох уж этот Лаврентий! Однажды Сталин спросил его: «За столом сидят трое: жулик, спекулянт и космополит. Что у них под столом?» — «Не знаю… Ноги». — «Под столом три обреза, не забывай об этом, Лаврентий».

Ну, а самое главное — «крымское дело». В соответствующем месте я подробно рассказывал, как в самый разгар войны в Америку была направлена делегация нашего Еврейского антифашистского комитета во главе с руководителем ЕАК, довольно известным актёром и режиссёром Соломоном Михайловичем Михоэлсом. Адресат — богатые иудеи, пользовавшиеся влиянием в США, и учёные, работавшие над новым видом оружия. Цель — добиться экономического и политического содействия в нашей тяжёлой борьбе с гитлеровцами за спасение всех народов, в первую очередь еврейского, обречённого немецкими фашистами на полное уничтожение. Стимулятор переговоров — возможность создания на территории СССР (после полного освобождения) Еврейской республики: в хорошем месте и с элементами независимости. А самые лучшие места у нас — это Причерноморье, особенно Крымский полуостров. К тому же из Крыма предстояло выселить тамошних татар, всегда тяготевших к Турции, а во время войны переметнувшихся на сторону гитлеровцев и фактически воевавших против нас. Даже после освобождения полуострова не оставлять же в своём тылу плацдарм с враждебным, готовым на любые злодеяния, населением. До сих пор в памяти остались фотографии наших изуродованных воинов, партизан и подпольщиков: отрубленные головы с партийными и комсомольскими билетами в зубах. Даже немцы вынуждены были утихомиривать кровавый разгул, дабы не восстановить против себя все крымское население.

Миссия ЕАК закончилась весьма успешно.
Мы получили некоторую экономическую помощь и, что ещё важнее, установили тесный контакт с учёными-евреями, работавшими в Америке над расщеплением атома, над созданием атомной бомбы. Получили полезные для нас сведения. Со своей стороны, Сталин пошёл дальше, чем предполагалось. Он искренне верил, что воссоздание полноправного государства Израиль гораздо важнее, гораздо существеннее для иудеев, нежели организация искусственной республики на территории Советского Союза. А вот сами евреи, оказывается, посчитали, что одного Израиля для них мало: ухватился за палец, почему бы не оттяпать всю руку! Намекал ведь маршал Сталин на Крым — надо использовать и эту возможность. Идея муссировалась в зарубежной прессе, в дипломатических кругах, среди еврейской общественности. Кое-кто уже собирал чемоданы, готовясь перебраться с холодного Урала или из засушливого Казахстана к тёплому морю благодатного полуострова.

Официальный документ, просьба-требование передать иудеям Крым, подготовленный Михоэлсом, Лозовским, Маркишем, Жемчужиной-Молотовой и другими деятелями сионистского толка, стал известен Иосифу Виссарионовичу и послужил детонатором того взрыва, который обрушился на «безродных космополитов». Назвав это требование нахальным и наглым, Сталин, как всегда, постарался докопаться до сути: для чего же все-таки евреям понадобился Крым, когда уже решён вопрос о воссоздании Израиля? То ни одного государства у них не было, а теперь сразу два требуют! Кто скрывается за спинами инициаторов евреизации Крыма, кто платит деньги и дёргает кукол за ниточки? Ясно — американцы, все те же сторонники «плана Маршалла», которые повсюду упорно ищут новых путей для достижения своих целей. Иудейское государство в Крыму необходимо им для отторжения полуострова от Советского Союза, для усиления своего влияния на европейском континенте: в Болгарии и Румынии, на Балканах и в Турции, даже на Ближнем Востоке. Рухнет граница на Чёрном море, американский сионизм сомкнётся не только с израильским, но и с крымским. Наши противники захватят крымский плацдарм без боя. Ладно, Жемчужина-Молотова может не понимать этого: дуре-бабе хоть немножко, да жёлтенького. Но опытный политик Лозовский, безусловно сознаёт все последствия, как и бывалый лицедей Михоэлс. Этот, пожалуй, особо опасен, потому что знает о наших связях с крупнейшими американскими учёными-атомщиками, сам устанавливал эти связи, способен использовать свои знания для шантажа, вплоть до угроз провалить агентуру. Трудно определить, насколько далеко он может пойти. Недаром же, как стало известно, готовит себе в Еврейском театре замену — некоего Вениамина Зускина.

«Агент сионизма» Соломон Михоэлс, часто разъезжавший по городам, где имелись его детища, — еврейские театры, — погиб в Минске 13 января 1948 года вместе с сопровождавшим его критиком Владимиром Голубовым. В метельную морозную ночь, возвращаясь от друзей в гостиницу, попали под колёса грузовой автомашины. Слухи, как бывает в подобных случаях, ползли разные. Кто-то утверждал, что оба были убиты по приказу министра госбезопасности Абакумова: исполнитель — министр госбезопасности Белоруссии генерал Л. Ф. Цанава. Проломили, дескать, обоим головы, а потом подбросили под автомобиль. Не первый, мол, случай. Другие же, в том числе известный медэксперт Збарский, утверждали, что «безусловно смерть Михоэлса наступила вследствие автомобильной катастрофы». При оказании своевременной помощи можно было бы спасти. Умер от замерзания, пролежав несколько часов в снегу.

Выезжал в Минск следователь по особо важным делам, будущий писатель Лев Шейнин, тоже, кстати, еврей, но ничего прояснить не смог. А я допускаю даже мысль о том, что с Михоэлсом расправились сами же сионисты-националисты, избавившись от нежелательного свидетеля их тайных дел.
Многие «собратья» недолюбливали и побаивались Михоэлса за сильный характер, за самостоятельность. Женат на русской, дома говорят только по-русски, дети не знают еврейского языка, в Израиль уезжать не намерен. Кто знает, куда он повернёт?

Похоронили С. М. Михоэлса с почестями, в отличие от других еврейских деятелей, таких как Перец Маркиш и Лев Квитко, которые были арестованы по обвинению в измене Родине, в стремлении создать внутри Советского Союза своё сионистское государство, послужившее бы плацдармом для американской экспансии. Этих расстреляли на Лубянке.

Пройдут долгие годы, и кто-то сочтёт выгодным для себя потревожить память покойного. В печати появится письмо, составленное якобы Берией вскоре после смерти Иосифа Виссарионовича, датированное 2 апреля 1953 года и направленное в Президиум ЦК КПСС тов. Маленкову Г. М. А в письме том недвусмысленно говорится, что Михоэлс и Голубов были убиты по прямому указанию И. В. Сталина, которое было дано тогдашнему министру госбезопасности Абакумову. Все свалено на того и на другого. Оба — негодяи, а Лаврентий Павлович хороший. У меня это послание не вызывает доверия. И стиль совсем не бериевский, и словечки не его, да и оправдываться ему в ту пору, охаивая других, не было необходимости: сам восседал на вершине власти. Так что подделка не исключается. Это уж потом, после ареста, Берия примется откровенно чернить Иосифа Виссарионовича, отмывая себя как простого исполнителя чужой воли. Но, повторяю, некоторым деятелям выгодно было через долгие годы запустить вслед Сталину ещё один грязный камень.

Итак, борьба с низкопоклонством перед Западом, с безродными космополитами у нас нарастала и обострялась, как, впрочем, и «охота на ведьм» в Соединённых Штатах, постоянно подогреваемая там «бешеным сенатором» Джозефом Маккарти. В 1949-1950 годах особенно проявились черты, практически общие для оной борьбы в обеих великих странах. Если от Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности всегда страдали главным образом тамошние евреи-интеллигенты, то и мы в этом отношении сравнялись с бывшими союзниками — янки. И у нас доставалось в основном евреям, хотя, разумеется, не только им, но и всем тем, кто не жил интересами и заботами родной страны или позволял себе не руководствоваться решениями и указаниями нашей партии и правительства. Борьба шла именно в этом разрезе, без упора на национальную принадлежность: способность и возможность оказаться в немилости зависела от каждого отдельного человека. Академика Орбели, грузина, соратника знаменитого учёного Павлова, никакого отношения к евреям не имевшего, обвинили, например, в том, что он засоряет советскую науку вредоносными измышлениями менделистов-морганистов. А стопроцентный иудей Эммануил Казакевич в то же самое время получил Сталинскую премию за свой новый военный роман.

Споры-раздоры касательно низкопоклонства я космополитизма были настолько остры, что в значительной степени раскололи интеллигенцию по всей стране, расслоили даже такую спаянную группировку, как сообщество советских евреев. По крайней мере, на тех, кто, намеревался уехать в Израиль или другую страну, и на тех, кто считал Великую Россию своей настоящей Родиной и не способен был изменить ей. В 1949 году особой популярностью пользовалась у нас песня с хорошей мелодией и задушевными словами:

Летят перелётные птицы

В осенней дани голубой,

Летят они в жаркие страны,

А я остаюся с тобой.

А я остаюся с тобою,

Родная навеки страна.

Не нужен мне берег турецкий,

И Африка мне не нужна.

Немало я стран перевидел,

Шагая с винтовкой в руке.

Но не было баньте печали,

Чем быть от тебя вдалеке.
Пускай утопал я в болотах,

Пускай замерзал я на льду,

Но если ты скажешь мне слово,

Я снова все это пройду.

Желанья свои и надежды

Связал я навеки с тобой,

С твоею суровой и ясной,

С твоею завидной судьбой.

Летят перелётные птицы

Ушедшее лето искать.

Летят они в жаркие страны,

А я не хочу улетать.

А я остаюся с тобою,

Родная моя сторона.

Не нужно мне солнце чужое,

Чужая земля не нужна.

Суть ясна: это признание советского патриота в любви к Отечеству, отказ променять свою суровую родину на соблазны далёких краёв. Но как же ополчились на исполнителя этой песни Владимира Абрамовича Бунчикова горластые стаи «перелётных птиц», уже успевших добраться до Израиля или ещё только готовившихся к отправке. И отщепенец-то он, и низкопоклонник: не перед Западом, а перед партийным начальством. Появились статейки с намёками на бесталанность Бунчикова, что заставляет его быть конъюнктурщиком и приспособленцем.

Основательно доставалось от своих же сородичей и другим деятелям науки и культуры, не желавшим покинуть советскую землю, не воспринимавшим веяния и наставления, поступавшие из зарубежья. Своеобразного, замечательного артиста Марка Бернеса, певшего душой, трогавшего заветные струны людских сердец, пробуждавшего хорошие чувства и мысли, один из критиков назвал «безголосым исполнителем полублатных песен». А все из-за того же: не поддерживал «перелётных птиц», выбился из их космополитической стаи. Ругали и Утесова, и Райкина — по той же причине. Так что борьба с низкопоклонством и космополитизмом, на которую до сих пор жалуются иудеи, была отнюдь не преследованием еврейской нации, а целенаправленным наступлением на те личности или группы, которые так или иначе противопоставляли себя идеям коммунизма, деяниям советской власти, лично товарищу Сталину. Без различия национальности, пола и возраста.

Поделиться6882013-05-29 23:26:46

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

В середине октября 1948 года, в хмурый дождливый вечер Иосиф Виссарионович по телефону попросил меня приехать к нему в Кремль, на квартиру. Такие внеплановые, внезапные вызовы-приглашения всегда связаны были с чем-нибудь личным: с состоянием здоровья, с огорчением или с радостью, которыми хотелось поделиться одинокому и замкнутому человеку. По делам службы я мог бы не спешить, отсидеться дома, сославшись на болезнь или ещё на что-то, но при таких вот внезапных просьбах Сталина сразу в любом случае отправлялся к нему, понимая: это необходимо, только со мной может он «выпустить накопившийся пар», разрядиться от излишних эмоций или, наоборот, справиться с наступившим упадком, воспрянуть, войти в нормальное состояние. Несмотря на обстоятельства и угнетающую погоду.

Иосиф Виссарионович был раздражён и выглядел оскорблённо-обиженным, что случалось с ним чрезвычайно редко. Указал на стол с бумагами:

— Вот полюбуйтесь. Оказывается, предают не только живые, но даже и мёртвые.

— Что случилось?

— Нам известны мемуары генерала Брусилова под названием «Мои воспоминания». Хорошие, полезные мемуары, их знают наши советские люди.

— Алексей Алексеевич выдающийся боевой генерал, патриот…

— Ми-и-и тоже так считали. А теперь нам принесли вторую часть мемуаров, которая обнаружена среди трофейных документов. Рукопись 1925 года, когда генерал Брусилов вместе с женой лечился в Чехословакии. За год до смерти. Предсмертные откровения, — съязвил Иосиф Виссарионович. — Раскрылась сущность. Одна чёрная краска. Поношение советской власти…

— Которую он защищал, укрепляя Красную Армию?

— Мы ему верили… Мы ему так искренне верили, а он оказался мелким обывателем, двурушником.

— Не может этого быть! Алексей Алексеевич человек честный и чистый. Поступал по совести и говорил, что думал.

— Он и сказал. На бумаге. Рукопись с его подписью.
Мы глубоко уважали его, мы учились у него, а он, оказывается, держал камень за пазухой.

— Не представляю…

— Убедитесь своими глазами. Вот рукопись, читайте. Там подчёркнуто кое-что.

Сталин закурил, сел на стул и демонстративно отвернулся: смотрите, мол, сами, делайте выводы. Я перевернул титульную страницу. Почерк вроде бы знакомый, но содержание странное.

«Вселили нам в девятнадцатом году какого-то комиссара с нелегальной супругой и её матерью. Он, вероятно, был конюхом когда-то у графа Рибопьера, так как рассказывал мне, что бывал на скачках с лошадьми его в Париже. Грубый, наглый, пьяный человек, с физиономией в рубцах и шрамах. Он говорил, что был присуждён к смертной казни за пропаганду среди солдат на Юго-Западном фронте ещё в 1915 году, а я отменил смертную казнь и заменил её каторгой, Теперь он, конечно, большая персона, вхож к Ленину и т. д. Вот уж можно сказать, что отменил ему смертную казнь себе на голову. Пьянство, кутежи, воровство, драки, руготня, чего только не поднялось у нас в квартире, до сих пор чистой и приличной. Он уезжал иногда на несколько дней и возвращался с мешками провизии, вин, фруктов. Мы буквально голодали, а у них белая мука, масло, все что угодно бывало. А главное, спирту сколько угодно. У нас холод бывал такой зимой 20-го года, что лёд откалывали от стен у калориферов. Топка давно прекратилась. У них была поставлена железная печка и дров было сколько угодно. Мы замерзали и голодали. Все наши переживания повседневной жизни не стану описывать, ибо они подобны всем остававшимся в России русским людям. Они описывались много раз и до меня, в особенности талантливо и верно у Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус. Но в противовес всем тяжким примерам хочется не забыть чего-либо отрадного, человечного, что испытывали мы не раз. Сейчас мне вспомнилось, как сестра Лена заказала крохотную печурку какому-то эстонцу. Он очень дёшево за неё взял, и когда принёс печурку ей и увидел меня рядом в комнате, в полушубке, в валенках и папахе, то на другой же день притащил и для меня железную печку большого размера, но ничего с меня не взял. Он говорил, что служил матросом на „Полярной звезде“. Больше я его никогда не видел. Не могу без улыбки вспоминать, как Лена и её сослуживцы по архиву — восемнадцатилетняя Оля, шестнадцатилетняя Дуня и четырнадцатилетний Ваня, все советские „чиновники“, — раздобывали где-то на задворках бывшего штаба какие-то доски, поломанную мебель и тащили к нам для топлива. В шутку это называлось „Архив идёт“. У кого ножка от ломберного стола. У кого сломанная табуретка, у кого доска от скамейки, и всегда веселы, несмотря на похлёбку из хвостов селёдок и чёрствую зеленоватую корку хлеба. У этой бедной девочки Оли отец умер вскоре буквально от голоду, а у неё самой развилось острое малокровие. Моя жена превратилась в щепку, её сестра и брат также. Любимые собаки сдыхали от голода одна за другой. Меня еле-еле подкармливали обманно, уверяя, что и сами едят. Меня и самую маленькую собачку Мурзика общими силами кое-как питали. У этой собачонки даже была старая коробка от конфет, куда все крошки собирались, и это называлось „мурзилкин паёк“».

— Господи, какая чушь! — не сдержался я. — Алексей Алексеевич всегда чурался бытовых мелочей. Боевой генерал, неприхотливый, привычный к походной жизни. А здесь бабье нытьё, бабьи сплетни: собаки, дрова, дорогие родственнички… Сестра Лена — это что, описка? Не было у Брусилова такой сестры. Это сестра его жены Надежды Владимировны — Елена Владимировна Желиховская. Женщина, кстати, менее вздорная, чем Надежда… Нет, не мог так написать генерал.

— Хотелось бы верить, — вздохнул Иосиф Виссарионович.
— Но почитайте дальше, там не только бабье, там профессиональное:

«Наступила весна 1920 года. С юга стал наступать Врангель, поляки — с запада. Для меня было непостижимо, как русские белые генералы ведут свои войска заодно с поляками, как они не понимали, что поляки, завладев нашими западными губерниями, не отдадут их обратно без новой войны и кровопролития. Как они недопонимают, что большевизм пройдёт, что это временная, тяжёлая болезнь, наносная муть. И что поляки, желающие устроить своё царство по-своему, не задумаются обкромсать наши границы. Я думал, что, пока большевики стерегут наши бывшие границы, пока Красная Армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути…»

— И он действительно пошёл по этому трудному пути вместе с нами, порвав с прошлым, вы сами об этом знаете. — Я отложил рукопись. — Здесь мысли Брусилова, но приправлены они враждебным ядом. И словечки встречаются совсем не его.

— Хотелось бы верить, — повторил Сталин, которому, конечно, горько было разочаровываться в одном из своих немногих кумиров. Во время войны он учился у Кутузова, у Наполеона, уважал Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова и особенно адмирала Федора Фёдоровича Ушакова, совершавшего невероятное, бравшего с моря неприступные вроде бы крепости. Но это — история. А талантливый полководец первой мировой войны, бывший Верховный главнокомандующий русскими войсками генерал Брусилов — это же современник, опыт которого перенимал Иосиф Виссарионович, относившийся к Алексею Алексеевичу почти с такой же почтительностью, как и я. Совсем недавно, уже после войны, с письмом к Сталину обратились два военных товарищи: известный конструктор автоматического оружия генерал-лейтенант В. Г. Фёдоров и участник штурма Берлина гвардии полковник Е. М. Левшов. С горечью сообщали они о том, что могила Брусилова возле Смоленского собора в Новодевьичем монастыре запущена и что есть ненавистники русской воинской славы, отнюдь не заинтересованные в обновлении захоронения замечательного полководца. Иосиф Виссарионович письмо прочитал и отдал соответствующее распоряжение. Могила была обихожена, на гранитном надгробье золотом засветилась надпись. Помнил Сталин, что сын Брусилова геройски погиб в борьбе за революцию. Не будет преувеличением считать: начиная с разгрома белогвардейцев под Садовой, мастерство, практика и теории Брусилова стали первоосновой всего того, чего достиг в военном искусстве Иосиф Виссарионович. И вдруг — такое разочарование! Оказывается, генерал-то не соратник, не полководец-патриот, достойный подражания, а временный попутчик, радушно улыбавшийся, но таивший озлобление. Позаботились о нем, помогли выехать на лечение за границу, там у него и выплеснулось — проявилась его сущность. Кому же, действительно, доверять? Я подумал даже: а не покачнулась ли в тот момент вера Иосифа Виссарионовича в меня?! И сказал:

— Я был близко знаком с Алексеем Алексеевичем. Не его это мысли. По крайней мере, не все, что есть в рукописи, написано им.

— Хорошо, что вы не меняете своего мнения, защищаете честь человека, который не может защититься сам, — помягчел Сталин. — Мы ведь тоже очень сомневались. Но вот последняя соломинка, которая сломала сомнения.

Протянул мне лист бумаги: заключение сотрудника Института криминалистики Главного управления милиции МВД СССР Б. М. Комаринца по рукописи «Мои воспоминания». Вывод графической экспертизы был категорически однозначен: рукопись и подпись на ней выполнены рукой генерала А. А. Брусилова.

Все — возражать бесполезно. У меня не имелось никаких веских доводов. Моё личное убеждение Сталин мог принять к сведению, но это отнюдь не юридический аргумент. Оставалось лишь смириться на какое-то время.
А между тем по официальным каналам прошло уведомление для цензуры, для издательских работников, писателей, учёных, журналистов — о недопустимости упоминания впредь имени и деяний «генерала от кавалерии Алексея Алексеевича Брусилова». Без объяснения причин. Полководца «закрыли» на долгие годы. Не менее скверным было и то, что эта неприятная история ещё больше обострила подозрительность и недоверчивость Сталина, а это, в свою очередь, отразилось на судьбах некоторых людей.

Но я не смирился. Слишком много значил для меня Алексей Алексеевич, чтобы просто опустить руки. По мере своих возможностей продолжал бороться за то, чтобы очистить генерала Брусилова от скверны, возродить его славу, сделать общеизвестными полезные для державы свершения. С особым упорством занимался этим после смерти Иосифа Виссарионовича, ломая рутину сложившегося официального мнения. К счастью, у меня нашлось немало сторонников, и среди них Н. Р. Миронов, заведовавший отделом административных органов ЦК КПСС, — человек деятельный и в ту пору авторитетный. Не утомляя читателей перипетиями продолжительной борьбы, скажу лучше о результатах, доставивших мне большую радость. Приведу красноречивый документ, хоть и длинноватый, но обстоятельный, полезный и интересный.

"Подлежит возврату вместе с постановлением.

СТРОГО СЕКРЕТНО

По секретариату ЦК

К прот. С-та ЦК КПСС

№ 182 п. 81-гс

За — Суслов

Пономарёв

Ильичёв

Шелепин

Козлов

222/10.VII.62 г.

ЦК КПСС

В соответствии с поручением Секретариата ЦК КПСС, Министерство обороны СССР, Комитет госбезопасности и Главное архивное управление при Совете Министров СССР рассмотрели материалы, касающиеся личности Брусилова А. А. и его отношения к Советской России.

До 1948 года оценка деятельности Брусилова в советской историко-военной, художественной литературе и периодической печати была положительной.

После Великой Отечественной войны среди трофейных архивных материалов гитлеровской Германии была обнаружена рукопись «Мои воспоминания», в которой от лица А. А. Брусилова описывалась его жизнь в советский период. Воспоминания носят антисоветский характер и направлены на оправдание Брусилова перед белой эмиграцией, обвинявшей его в сотрудничестве с Советским правительством.

Бывшее Министерство внутренних дел СССР, не разобравшись в происхождении рукописи и не проведя тщательного её исследования, доложило в 1948 году в ЦК КПСС, что рукопись написана лично А. А. Брусиловым во время пребывания его на лечении в Чехословакии в 1925 году. Официального решения по этому вопросу не принималось, однако все материалы, связанные с именем Брусилова, из открытого обращения были изъяты и переведены в закрытые фонды.

В настоящее время упомянутая рукопись «Мои воспоминания» вновь была подвергнута тщательному исследованию, проведены графические и лингвистическая экспертизы рукописи с целью восстановления её автора, исследованы документальные архивные материалы о деятельности Брусилова, проверены следственные дела и дела оперативного учёта в архивах КГБ, в которых есть упоминания или ссылки на имя Брусилова, установлены некоторые лица, лично знавшие Брусилова, и с ними проведены беседы.

Выводы графических и лингвистической экспертиз говорят о том, что рукопись «Мои воспоминания» была написана не Брусиловым, а его женой Н. В. Брусиловой, использовавшей отдельные наброски и отрывки, написанные под диктовку Брусилова или им самим, при этом антисоветскую направленность она придала рукописи при окончательном её оформлении, уже после смерти мужа.

Этот вывод подтверждается оперативным документом от 21 февраля 1927 года, обнаруженным в материалах дела № 302 286 т. 1, л. д. 327, хранящимся в учётно-архивном отделе КГБ при СМ Союза ССР.
Из указанного документа видно, что после смерти А. А. Брусилова остались отдельные разрозненные заметки его «Воспоминаний» и что его жена Н. В. Брусилова предпринимала активные меры по обработке набросков этих «Воспоминаний».

В документе, в частности, говорится:

"Рукописи эти оставлены покойным Брусиловым в очень зачаточном состоянии в виде отдельных фраз, заметок, конспектов. После смерти А. А. Брусилова вдова его дала этот материал в обработку трём лицам: В. Н. Готовскому, Анд. Евг. Снесареву и своему родственнику Доливо-Добровольскому.

Дирижировала этим ансамблем сама Н. В. Брусилова… Обработано все должно было быть для заграницы в духе «твердолобых» Англии и монархистов Германии. Н. В. Брусилова обещала при благополучном окончании всего дела уплатить вышеупомянутым лицам известный процент с предполагавшейся крупной получки, что и соблазнило всех. В. Н. Готовский смеётся, что с Н. В. Брусиловой можно иметь дело только за большие деньги, т. к. она прямо говорила в таком духе: я, мол, и без вас, дураков, сумела бы сама все «вспомнить», что хотел выразить Алексей Алексеевич, но мне нужно, чтобы имена, которых военная заграница все-таки немного знает, засвидетельствовали, что это действительно мемуары Ал. Ал. Брусилова… Но в некоторых местах Н. В. Брусилова диктовала нам со слов Брусилова такой военный абсурд, что мы сами понимали свою роль", — говорит В. Н. Готовский.

В 1930 году жена Брусилова выехала на жительство в Чехословакию. Предполагается, что там она сдала рукопись в «Русский исторический заграничный архив» в Праге, о чем в инвентарной книге архива имеется запись от 25 октября 1932 года, откуда во время войны рукопись была вывезена немцами.

Следует сказать, что проводивший в 1948 году графическую экспертизу рукописи эксперт Комаринец Б. М. и давший заключение о том, что рукопись написана рукой Брусилова А. А., в своём объяснении сообщил, что при проведении экспертизы им была допущена ошибка в связи с неблагоприятными условиями проведения экспертизы. [108]

В архивных документальных материалах, в следственных и оперативных делах не обнаружено конкретных данных, компрометирующих Брусилова. Лица, лично знавшие Брусилова и его семью, рассказали, что, по их мнению, Брусилов к Советской власти относился лояльно и, несмотря на имевшиеся в тот период определённые трудности, он никогда не высказывал намерения эмигрировать из Советской России.

Все вышеизложенное позволяет сделать вывод, что Брусилов был, несомненно, прогрессивным военным деятелем и русским патриотом. Принадлежа к высшим слоям старого общества и занимая высокие посты в армии, он после Великой Октябрьской социалистической революции не остался в лагере противника, а перешёл на сторону Советской власти и принимал участие в строительстве Красной Армии… В 1924 году в силу преклонного возраста он вышел в отставку, но был зачислен на должность для особо важных поручений при Реввоенсовете СССР, на которой находился до самой смерти, последовавшей 17 марта 1926 года в Москве…

Отдел административных органов ЦК КПСС, рассмотрев материалы исследования и проведя дополнительно некоторую проверку, согласен с выводами Министерства обороны СССР, Комитета госбезопасности и Главного архивного управления при Совете Министров СССР.
В целях восстановления положительной оценки деятельности Брусилова в период первой мировой войны, а также его службы в рядах Советской Армии, полагаем целесообразным:

— разрешить Главному архивному управлению при Совете Министров СССР открыть доступ исследователям к архивным материалам о Брусилове, которые могут находиться в открытых фондах;

— поручить Министерству обороны СССР опубликовать в Военно-историческом журнале ряд статей о Брусилове, определяющих его место и роль в развитии военного искусства и характеризующих его деятельность в рядах Советской Армии;

— рекомендовать Главлиту при Совете Министров СССР разрешить издательствам публикацию материалов о жизни и деятельности Брусилова. Просим согласия.

Зав. отделом

административных органов ЦК КПСС

Н. Миронов.

Зав. сектором органов госбезопасности

А. Малыгин. 6 июля 1962 г."

Возникает вопрос: зачем же понадобилось Надежде Владимировне Желиховской-Брусиловой подделывать мемуары своего мужа, очернять его перед русским народом, которому он честно и безупречно служил всю жизнь?! Суть в том, что совершенно чужой по духу, по мировоззрению была для Брусилова эта одесская дамочка, не понимавшая, не любившая и самого Алексея Алексеевича, и его единственного сына от первой жены, не жалевшая усилий, чтобы разрушить их близость. Ничего не видела она в своём позднем браке с Брусиловым, кроме практической выгоды (положение в обществе, деньги). И добивалась этого. Вот свидетельство ещё одной официальной бумаги, из подробной «Справки по материалам на А. А. Брусилова», составленной работниками госбезопасности совместно с военными и архивистами. Раздел IV, пункт "д":

"По данным чехословацких друзей, во время нахождения А. Брусилова с женой и сестрой жены на лечении в Карловых Варах в 1925 году их принимал в Ланах президент Масарик. Наблюдение за А. А. Брусиловым и членами его семьи вёл официально полицейский агент Виммер.

В ноябре 1926 года Масарик выслал вдове А. А. Брусилова на подставное лицо 10 тыс. крон. Установить лицо, на имя которого переведены деньги для Н. В. Брусиловой, не удалось…

С 1934 по 1938 год Н. В. Брусилова из фонда президента Чехословакии получала пенсию в сумме 2300 крон ежемесячно. После смерти Н. В. Брусиловой пенсия в сумме 1000 крон ежемесячно переводились её сестре — Е. В. Желиховской".

За что им платили? Нет, без всяких причин денег не дают. Тем более расчётливые капиталисты. Заработали, значит.

Нелегко было очистить от скверны имя нашего замечательного полководца, восстановить его честь и славу, вернуть на скрижали отечественной истории. Справедливость восторжествовала, и я горжусь тем, что внёс в это дело свою скромную лепту. Большое спасибо тем работникам Центрального Комитета партии, которые приложили значительные усилия, чтобы начать и довести до конца эту работу. Окажись на их месте чёрствые чиновники — могли бы просто отмахнуться от «лишних» забот. Особая благодарность заведующему отделом административных органов ЦК КПСС Н. Р. Миронову, проявившему настойчивость и последовательность в преодолении возникавших трудностей. К сожалению, этот достойный человек, бывший фронтовой политработник, вскоре завершил свой жизненный путь в авиакатастрофе вместе с маршалом С. С. Бирюзовым. Самолёт с делегацией на борту, направлявшийся в Югославию, разбился в горах. Очередной несчастный случай.

Как бы там ни было, мы сделали все, что могли для генерала Брусилова и для его сына, корнета Алексея, моего друга, командира кавалерийского полка Красной Армии, который под дулом винтовок не отказался от своих убеждений и принял смерть от рук белогвардейцев в Киеве в декабре 1919 года. Перед Брусиловыми — перед старшим и младшим — совесть моя чиста.

Поделиться6892013-05-29 23:30:41

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

Большим теоретическим подспорьем для тех, кто непосредственно вёл войну с космополитизмом на местах, послужили основополагающие работы, созданные Иосифом Виссарионовичем в то напряжённое время.
Подспорьем не для карательных органов, которые использовали свои особые средства, а для людей, которые имели дело с такими «подкованными» противниками, как менделисты, вейсманисты, морганисты, марристы и другие разнообразные «исты», вооружённые знаниями и со столь отточенными зубами, что палец в рот не клади. Я имею в виду труд Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», а также «Экономические проблемы социализма» — последнее произведение он не успел завершить. Нет необходимости излагать содержание. Умный или любознательный сам заинтересуется, прочитает, уяснит; дурак не поймёт; обывателю все «до лампочки». Скажу лишь о своём понимании сути и значения некоторых аспектов проблем, высвеченных Иосифом Виссарионовичем.

Первую статью в «Правде» но вопросам языковедения Сталин начал фразой: «Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому делу я имею прямое отношение…» Не только имел отношение, но и разбирался — и в марксизме, и в языках. Грузинский, естественно, знал в совершенстве. Мог объясниться с армянином, с азербайджанцем. Учил когда-то греческий и латынь — основу многих европейских языков. Пытался с помощью жены овладеть английским, но почти безрезультатно: не нравилось, да и времени было мало — бросил. В Потсдаме, наслушавшись на Конференции англо-американского говора, сказал своим: «Орут, как мартовские коты на крыше»… Чуждое звучание.

Уважительней относился Иосиф Виссарионович к немецкому языку, даже передачи германского радио ловил, кое-что понимая, если диктор говорил медленно, чисто, «по-берлински», без тех акцентов, которые характерны для баварцев или, к примеру, для саксонцев. Ценил иврит за его почти латинскую чёткость и краткость, хотя, конечно, никогда им не пользовался. Особенно же любил и глубоко чувствовал язык русский, ставший для него более родным, чем наречия Кавказа. Когда критики-космополиты подняли шум о неуместности использования в литературе таких обычных для нас, но кое-кому непонятных слов, как «заиндевелый» или «закуржавевший», издеваясь над ними, над «сермяжными», Сталин выразил своё недоумение. А я объяснил:

— Этим критиканам наши выражения если даже и доступны, то слух режут. В национализме готовы обвинить за такие слова. Им бы с заграничных столов огрызки.

— Я ведь тоже по рождению не русский.

— У вас народная академия. Высшая школа плюс отношение…

В своё время огласку получил такой факт. Читая «Правду», Иосиф Виссарионович обратил внимание на стихотворение Александра Межирова. Само произведение особых эмоций не вызвало, бросилась в глаза лишь концовка: «Комментарий не надо, это ясно и так». Возмутился! Безграмотность, и где: в центральной партийной газете, задающей тон всей нашей печати! Позвонил главному редактору «Правды» Поспелову. «Что за выражение — комментарий не надо? У вас что, настоящих корректоров нет? Может, мне пойти к вам в газету корректором?!»

Поспелову дан был хороший урок. Да и поэту тоже, тем более что стихотворение немедленно изъяли из подготовленного к изданию сборника.

О необходимости навести порядок в лингвистике, поднять уровень грамотности, повысить роль и престиж русского языка, ставшего важнейшим средством межнационального общения и сближения не только внутри страны, но и с зарубежьем — об этом я впервые услышал от Иосифа Виссарионовича 13 мая 1947 года, и вот при каких обстоятельствах. В конце того солнечного и очень жаркого дня Сталин, Жданов и Молотов приняли группу писателей и побеседовали с ними. Были: Фадеев, Горбатов, Симонов и другие товарищи. Иосиф Виссарионович, как всегда, к встрече готовился тщательно, прочитал последние произведения не только названных литераторов, но и Твардовского, Эренбурга, Тихонова, Павленко — двух последних он знал с двадцатых годов, когда они работали в Тифлисе в газете «Заря Востока», и с тех пор следил за их творчеством, как, впрочем, и Лаврентий Павлович Берия. В Грузии их считали «своими».
Я на той встрече не присутствовал, но со слов Сталина знал: разговор шёл главным образом о материальном положении писателей — гонорары не обеспечивали им возможность спокойно работать над новыми произведениями. Обсуждалось, как и насколько повысить оплату и тиражи изданий. Сталин обратил внимание собравшихся на то, что у многих литераторов, особенно у молодых, пришедших с фронта, даже у очень одарённых, есть сложности с грамотностью, с общей культурой — война помешала получить образование. Надо помочь им наверстать упущенное.

Поздно вечером, делясь со мной впечатлениями от встречи, Иосиф Виссарионович как раз и упомянул о лингвистике, о значении языковедения. И надолго умолк, задумавшись. А продолжение разговора состоялось не скоро, года через полтора, на несколько другой основе. Это случилось в самый разгар идеологической битвы, когда стало ясно, что американцы и англичане используют любые средства, в том числе и навязывание своего языка, активно распространяя его по всему миру и справедливо считая: на каком языке люди говорят, на каком пишут и газеты читают, на том и думают и идеи воспринимают. Кто «продвинул» свой язык в ту или иную страну, тот и пользуется там влиянием.

Значит: распространение своего языка по всей земле — это одна из ступеней подъёма к мировому господству. Вот янки и продвигали, и навязывали английский разными способами, повсюду и всем. В том числе и нам. А мы, как выяснилось, не очень-то были готовы противостоять. Хорошо хоть, что не в обычаях Сталина было обороняться: если на нас нападают, мы должны ответить — активнее и сильнее. Тем более что наш язык гораздо богаче, гибче, многообразней, красивей и выразительней консервативно-унылого английского, более пригоден для международного общения. Последнее подтверждается всей жизнью нашей многонациональной России. Более ста народов, обитающих в нашей стране, охотно, с пользой для себя, общаются на русском языке: не только потому, что он официально считается государственным, но и главным образом потому, что прост, общедоступен, пластичен и зело пригоден во всех сферах взаимоотношений — от любви до политики. Имея широкую славянскую основу, он впитал в себя элементы греко-латинского, тюркского, угро-финского и других языков, а посему легко усваивается разными народами, даже очень далёкими один от другого: к примеру, индусами и испанцами, китайцами и албанцами.

Партийно-государственный деятель Сталин испытывал нарастающую неприязнь к английскому языку, как к орудию ползучей экспансии новых претендентов на мировое господство, а я был солидарен с Иосифом Виссарионовичем хотя бы уж потому, что английский язык, в отличие, скажем, от строгого и точного немецкого, от певуче-весёлого итальянского, никогда не нравился мне и даже вызывал раздражение. Тяжёл для изучения и произношения, со множеством идиом. Не ощущал я в нем красоты и поэтики. Без хороших рифм, без ритмики, что особенно заметно в песнях. Да у них и песен-то в нашем понимании нет, разве что мелодекламация под хаос музыкального сопровождения, лишённого внутреннего ритма, тёплой задушевности, откровения — их заменяет надсадный визг, какое-то хрюканье-бряканье, стук там-тамов первобытных африканских племён. Недостатки языка заставляют англо-американских певцов выражать свои чувства, эмоции самыми примитивными механическими способами: они тужатся, как при запоре, даже боязно за них — прямая кишка выпадет. Они орут и хрипят, они гундосят, картавят, вопят — и все это на грани истерики. С соответствующими телодвижениями. Бывают, конечно, талантливые исключения в этой какофонии джунглей, но редко.
Худшие качества английского языка особенно заметны в его американском варианте, более прямолинейном, более жаргонном и грубом. Мой давний друг Стас Прокофьев, упоминавшийся в этой книге, погибший ещё на той войне от немецкого снаряда-"чемодана", выделялся среди офицеров не только добрым характером, но и весьма широкой эрудицией, оригинальностью суждений. Увлекаясь топонимикой, он владел без малого двумя десятками языков. Анализировал их опять же в целях своей любимой топонимики, для определения происхождения тех или иных географических названий, для изучения истории тех или иных регионов. Американский вариант английского языка Стас охарактеризовал с не свойственной ему резкостью (поэтому и запомнилось), как «язык простуженных сифилитиков». Заселяли, мол, Новый Свет выходцы из сырого, промозглого Альбиона, к тому же отправляли осваивать далёкую территорию прежде всего «отбросы общества»: каторжников, бродяг, проституток, больных… Они сами рвались туда, подальше от властей, на свободу, рассчитывая на свою удачливость, на силу, на хитрость. В этом один из истоков американского прагматизма и эгоизма, жестокости в борьбе за личные интересы.

Слова Стаса Прокофьева, которые я вспомнил при Сталине, он признал если и близкими к истине, то для широкого использования непригодными. Частное мнение. И — нельзя оскорблять население целой страны. Тем более что и язык, которым пользуются американцы в нашем двадцатом веке, значительно изменился, улучшился и обогатился за счёт понаехавших в США людей из других государств. И вообще: главное для нас не критика языка как такового, а борьба с его искусственным насаждением, с навязыванием его народам всего мира. Вопрос в том, как остановить эту агрессию, как самим усилить повсюду значение и притягательность русского языка. Но для этого надо самим разобраться, что к чему, поспорить с последователями академика Н. Я. Марра, чьи ошибки становятся чем дальше, тем заметней, и основательно поправить доморощенных космополитов, которые готовы пренебречь и Отечеством, и нашим родным языком.

Лично я, как и многие граждане нашей страны, узнал о существовании вышеуказанного лингвиста в 1930 году, а ещё точнее — в середине лета того года, во время XVI съезда партии, который длился с 26 июня по 13 июля и вошёл в историю как съезд развёрнутого наступления социализма по всему фронту. Тогда Сталин сообщил о достижениях в индустриализации, в коллективизации сельского хозяйства и сказал: если по темпам развития мы догнали и перегнали передовые капиталистические государства, то по уровню промышленного производства все ещё очень отстаём от них. Отсюда задача на будущее: продолжая усиливать темпы, догнать и перегнать эти государства также и по уровню производства.

Шёл большой разговор о значении социалистического соревнования. И опять чёткое определение Иосифа Виссарионовича: «Самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, оно превращает труд из зазорного тяжёлого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства».

В общем Сталин, что называется, «был на коне», и лучи славы впервые, пожалуй, столь ярко освещали и согревали его, недавно разгромившего своих основных конкурентов-троцкистов и вышвырнувшего за границу политически обанкротившегося Льва Давидовича. Такова была обстановка, на фоне которой опять же впервые хлынул на Иосифа Виссарионовича широкий поток славословия со стороны тех, кто искал расположения и поддержки вождя. Именно так оценил я выступление на съезде языковеда Н. Я. Марра, который приветствовал Сталина от имени беспартийных учёных.
И при этом, в отличие от других ораторов, поднимавшихся на всесоюзную партийную трибуну, обратился к вождю… на грузинском языке, чем привлёк к себе, естественно, особое внимание. В том числе и Иосифа Виссарионовича. Внешне Сталин никак не отреагировал, но я понял, лингвиста выделил особо. Во всяком случае, познакомился с научными трудами Марра, найдя их достаточно интересными, особенно работы дореволюционные, не окрашенные политикой, объективные. Обратил внимание на конъюнктурность последних лет. А ещё запомнил Сталин неприятное ощущение из-за того, что Мирр отнёсся к нему не как к руководителю великого русского государства, всей многонациональной коммунистической партии, а прежде всего как к грузину, подчеркнув его происхождение. Зачем? Сам Иосиф Виссарионович считал себя больше русским, чем кавказцем, требовал, чтобы общесоюзная переписка велась только на русском. Ну, встретятся несколько грузин или, к примеру, татар — пусть говорят по-своему сколько угодно. Но если среди тех же грузин находится хотя бы один татарин или, положим, узбек, собеседников не понимающий, все должны говорить по-русски. Иначе — неэтично и просто неприлично: все равно, что показывать кукиш за спиной. Объясняйтесь, товарищи, на нашем государственном общенациональном языке, хотя бы для того, чтобы не ставить в неловкое положение никого из присутствующих. Это, конечно, правильно. А Марр, стремясь, вероятно, сделать Сталину приятное, переборщил, зацепил болезненную струну. Иосиф Виссарионович, как у него часто бывало, навсегда втайне запомнил неприятное дребезжание этой струны.

Коль скоро трудами Марра заинтересовался Сталин, то и я счёл необходимым ознакомиться с оными, чтобы иметь своё мнение. Пишет этот учёный-языковед нудно, тяжёлыми фразами, но у меня все же хватило терпения одолеть его работы и, по возможности, вникнуть в суть. Квинтэссенция его теории сосредоточена, на мой взгляд, в одном абзаце, лёгшем на бумагу в 1926 году. Цитирую по второму тому «Избранных трудов» Н. Я. Марра, увидевшему свет в 1936 году. Страница 24:

«Поскольку жизнь неумолимо ставит перед нами всеми вопрос о живом орудии международного общения, то этот важнейший и ни на минуту не устранимый вопрос нового интернациональною общественного строительства нас вынуждает отвлечься от куцых перспектив настоящего… и говорить не о многочисленных международных языках, всегда классово-культурных и всегда неминуемо империалистических, а об едином искусственном общечеловеческом языке и говорить о нем не утопически и не кустарно-самодельнически во вкусе и в поддержание европейского империализма, а подлинно в мировом масштабе, с охватом языковых навыков и интересов не одних верхних тонких слоёв, а масс, трудовых масс всех языков и стран… Будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей, как будущее хозяйство с его техникой, будущая внеклассовая общественность и будущая внеклассовая культура».

Главное, как я уразумел, вот в чем. Язык — явление классовое. Когда свершится мировая революция, когда не будет разделения общества на классы, канет в вечность и языковая раздроблённость, появится единый всемирный язык. Он будет отличаться от всех ныне существующих, в том числе и от русского. Совершенно особый, «коммунистический» будет язык… Черт его знает, может, и так. Сталин некоторое время идею Марра поддерживал, не активно, однако распространению не препятствовал. А я не пришёл к определённому выводу: слишком далеко надо было заглядывать. Сначала требуется всеобщая победа пролетариата, мировая революция, а она не получилась, даже сама идея после ухода Ленина и Троцкого перестала носиться в воздухе. Получается: марровскую теорию практикой не проверишь. Любые инсинуации, любые предположения возможны, даже халтура.
Может, Марр и его последователи просто приспосабливаются к политике, создав свою школу, извлекая какие-то выгоды?!

А они — выгоды — действительно были. Вскоре после XVI съезда партии Марра приняли в ВКП(б) даже без прохождения кандидатского стажа. В 1933 году получил редчайший в то время орден Ленина. Возглавил научный институт, пытавшийся претворить замыслы академика в реальную действительность. Под руководством Марра был разработан так называемый «аналитический алфавит» для всех народов Советского Союза, как прообраз всеобщего алфавита будущего. Внедрить это нововведение попытались для начала в Абхазии. Вероятно, потому, что Николай Яковлевич Марр родился где-то в тех краях от матери-грузинки и отца-шотландца, охотно жил-отдыхал там на берегу моря, пользовался определённой известностью. Однако ничего не получилось. Абхазцы предпочли свой алфавит, готовы были говорить и писать на своём языке, на русском, на грузинском, но навязываемый им искусственный конгломерат не восприняли. А с началом войны попытка совсем заглохла.

Некоторые достижения выдающегося лингвиста-кавказоведа умиляли меня бесподобной простотой. По его палеонтологической теории, все слова всех без исключения языков мира имеют общую основу, состоят из четырех элементов, вначале служивших названиями древних племён — Сал, Бер, Йон, Рош. Племена-то, может, и были, но почему именно такие буквенные сочетания стали основой всех языков — уразуметь трудно. И откуда такое количество? Марр связывал это со сторонами света: таковых четыре, значит и элементов должно быть столько же. От каждой части света по племени, от каждого племени по элементу. Ну а когда слились, то и пошло словесное размножение.

Ладно, мало каких благоглупостей люди не навыдумывают, в том числе и академики. В конечном счёте, отрицательный результат — тоже результат. Но беда в том, что от деятельности Марра и его агрессивных сторонников страдала наука, страдали лингвисты, не принявшие новую теорию, не желавшие участвовать в «марровских авантюрах». Этих учёных объявляли антиреволюционерами, адептами буржуазии, увольняли с работы, травили, даже арестовывали. Не избежал такой участи известный академик-русист В. В. Виноградов, автор книги «Великий русский язык». Оказался в тюрьме, а затем в ссылке по «делу славистов». А марристы торжествовали. Но рано.

Война многому научила Иосифа Виссарионовича, понудила его пересмотреть сложившиеся постулаты, в том числе соотношение классовых и национальных начал в государстве. Осознал, по его словам, что одно дело отражать и защищать интересы рабочего класса, людей наёмного труда, а другое — выводить эти интересы за пределы их распространения, доводя до абсурда… Как доводили марристы. А работа Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», появившаяся в 1950 году (Марра уже не было в живых), расставила все по своим местам. В моем понимании это — защита национальных языков, особенно русского, от посягательств с разных сторон: начиная с вредной маниловщины марристов до стремления американцев и англичан навязать через посредство собственного языка свою идеологию, свой образ жизни всему населению земного шара. Этакий марризм наизнанку, устраивавший наших низкопоклонников и космополитов. А что можно было противопоставить языковой экспансии? Не какой-то мифический, несуществующий, вненациональный язык, в котором нет даже таких понятий, как Отечество и патриотизм, а наш конкретный, сильный, великолепный русский язык, способный не только обороняться, но и атаковать. Сталин очень своевременно и глубоко осознал это. «История говорит, — писал он, — что национальные языки являются не классовыми, а общенародными языками, общими для членов наций и едиными для наций».
После выступления Иосифа Виссарионовича, после начатой им дискуссии, в которой он участвовал на равных со всеми правах, лингвистика превратилась у нас, наконец, в настоящую науку. Специалисты-языковеды обрели возможность нормально работать, не отбиваясь от постоянных наскоков марристов. На примерах языкознания Сталин осудил «аракчеевский режим» в науке, призвал к борьбе мнений, к свободе критики: это сразу стало приносить заметные плоды. Тем самым Иосиф Виссарионович ещё раз привлёк на свою сторону широкие круги патриотически настроенной интеллигенции, в том числе сохранившуюся старую интеллигенцию, которая все ещё задавала тон в научных поисках, в умонасторении новых научных кадров. А место ведущего языковеда по справедливости занял русист-академик Виктор Владимирович Виноградов.

Поделиться6902013-05-29 23:42:51

Автор: Сенсей
Активный участник
Зарегистрирован: 2012-04-01
Приглашений: 1
Сообщений: 36468
Уважение: [+1718/-0]
Позитив: [+1970/-0]
Пол: Мужской
Провел на форуме:
3 месяца 25 дней
Последний визит:
2015-01-17 18:52:18

Что побудило Иосифа Виссарионовича в послевоенные годы взяться за перо, создать несколько весьма существенных трудов? Сказывался возраст, склонявший Сталина к спокойной работе за письменным столом, давил груз многолетних раздумий, накопленных мыслей, соображений: не пропадать ведь им.

А более конкретным поводом можно считать все ту же разностороннюю (от экономики до лингвистики) экспансию американского империализма, претендующего на мировое господство. Надо было дать отпор «плану Маршалла» и всем другим агрессивным планам не только адекватными экономическими и военными средствами, но и укрепить теоретическую базу социализма, показать нынешнее положение дел и перспективы.

Сама жизнь подталкивала Иосифа Виссарионовича проанализировать накопленный опыт, сделать выводы из того экономического чуда, которое свершилось в нашей стране после необратимых, казалось бы, потерь. Крупнейшие западные специалисты, даже сочувствующие нам, предрекали, что Советскому Союзу потребуется несколько десятилетий, чтобы восстановить разрушенное народное хозяйство. Тем более без помощи капиталистических стран — не соблазнились русские на заманчивый с виду, а по сути ядовито-вредный жирок «холодной котлеты».

Ну и что? Промышленный потенциал был восстановлен к 1950 году, и при этом мы не влезли ни в какие долги. Всё сами, с полной независимостью, с чистой совестью. Заметно, прямо на глазах возрастал жизненный уровень населения. Начиная с 1948 года, неуклонно понижались цены на продовольственные и промышленные товары. Мы воспряли и уверенно пошли вперёд всего лишь за пять лет. Люди спокойно смотрели в будущее: работа есть для всех, а добросовестно потрудишься, значит, получишь соответствующее вознаграждение, как материальное, так и моральное. Выдающиеся успехи наши не могли не признать даже зарубежные недоброжелатели. Вот что писал тогда известный западный экономист Ф. Линсей: «Россия переживает чрезвычайно бурный экономический рост… — и далее: — Советская экономическая угроза велика и быстро нарастает». Это слова не нашего сторонника, это вражеский провидец своих предупреждал. Но для кого угроза, а кому радость!

Обобщение наших успехов напрашивалось. Сущность политики, проводимой партией, надо было зафиксировать, сделать достоянием советских людей и наших сторонников в других государствах. Труд для одного человека практически неподъёмный. Иосиф Виссарионович дал поручение Институту экономики АН СССР заняться созданием учебника политической экономии социализма. И выяснилось, что даже целому коллективу крупнейших специалистов, в том числе академиков, сия ноша не по плечу. У каждого свои соображения, у каждого те или иные схемы, взятые из политэкономии капитализма — старые представления довлели над ними, сковывали их. Отбросить эти путы, пойти по совершенно новому направлению, прокладывая дорогу по целине, для наших умников оказалось слишком сложно.
После долгих дискуссий, споров-раздоров, проект учебника был, наконец, подготовлен и представлен Сталину вместе с материалами дискуссий. Иосиф Виссарионович, прочитав, остался недоволен. «Сырой материал, — сказал он. — Мы, конечно, основываемся на марксистском учении, это правильно отмечают товарищи. Но Маркс, Энгельс и Ленин социализма не строили. Они вооружили нас лишь теоретическими предпосылками, указали лишь общее направление. А нам требуется осмыслить уже имеющуюся практику. Академики не смогли… Очень сырой материал», — с досадой повторил он.

Сталин сам взялся за перо. Он не намеревался создать некий научный труд, он дал развёрнутые замечания по проекту учебника и по материалам дискуссий, затем публично ответил на несколько поступивших к нему писем, и сама собой сложилась книга, раскрывающая основы той экономической политики, которую Иосиф Виссарионович вёл последовательно и неуклонно. Скажу по совести: я добросовестно, с карандашом в руке прочитал и перечитал «Экономические проблемы социализма в СССР», но понял далеко не все. Не имел соответствующей подготовки. Мне, человеку военному, это простительно. Удивило то, что многие наши партийно-государственные деятели не смогли вникнуть. Знаний, да и ума не хватило, как у Хрущёва? Или ознакомились поверхностно, не пошевелив мозгами: лишь бы не попасть впросак в разговорах с товарищем Сталиным? Очень заметно проявилось такое верхоглядство у Берии, у Кагановича. Это когда Иосиф Виссарионович собрал на даче членов Политбюро и, после позднего обеда, обратился к ним не столько официально, сколько по-дружески:

— Все прочитали? Какие у вас есть вопросы? Какие предложения, пожелания автору?

Было ясно: здесь не место и не время хвалить и превозносить — Иосиф Виссарионович ждёт откровенного мнения, деловых советов. Возражений ждёт. Лаврентий Павлович привычно завёл что-то насчёт гениальности «великого и мудрого», но Сталин так осадил его взглядом, что Берия затих в углу дивана и больше не возникал.

Повисла пауза. Чем дольше она затягивалась, тем заметней мрачнел, наливаясь свинцовым спокойствием, Иосиф Виссарионович. Не прочитали? Обманывают? Или не дошло до них? Или сказать боятся?.. Все присутствовавшие вздохнули с облегчением, когда заговорил Молотов. Опытный дипломат, он, вероятно, решил разрядить обстановку. Сказал, что Карл Маркс, анализируя развитие капитализма, сделал важнейший вывод о неизбежной гибели капиталистической системы в силу её внутренних противоречий, что на смену придёт более справедливое социалистическое общество. Может быть, целесообразно, раскрывая экономические проблемы социализма, ещё и ещё раз подчеркнуть историческую закономерность, открытую и обоснованную в «Капитале»?

— Зачем талдычить одно и то же?! — Сталин несколько помягчел. — Зачем повторять правильную, но всем известную истину? Если предполагаемый читатель не знаком с основами марксизма, он ни черта не поймёт в этой книге. Она не для ликбеза.

Почувствовав улучшение ситуации, дал знать о себе хитроумный Маленков. И не просто задал вопрос, а предварил его кратким выступлением, показав, кроме всего прочего, что обсуждаемую работу изучил досконально. Марксизм, мол, трактует: переход экономических отношений от товарных, рыночных к плановым — это целенаправленный процесс, обусловленный развитием средств производства, прежде всего орудий труда. Чем больше они развиты, тем меньше соответствует им товарная, рыночная система экономических связей, тем быстрее на смену идёт плановое ведение хозяйства. От рынка к планомерности — в этом прогресс, за этим будущее.
Если государственная власть действует в этом направлении, идёт в ногу с прогрессом, она ускоряет экономическое развитие, если же нет, если сопротивляется, то становится тормозом и, как писал Карл Маркс, терпит крах через определённый промежуток времени.

— У нас сказано об этом. Мы основывались на этом, — подтвердил Сталин.

— Складывается впечатление, что автор не выступает решительно за полное господство новых плановых отношений, оставляя место для отношений товарных. Так ли это?

— Да, так. Нельзя, товарищ Маленков, оголтело гнать лошадей, не разбирая дороги. Нельзя, товарищи, не проходить через этапы развития, а пытаться перепрыгнуть через них. Упадёшь, лоб расшибёшь. Поэтому мы критикуем в своей работе, с одной стороны, тех, кто считает, что Советская власть «все может», что ей «вес нипочём», что она способна уничтожать законы науки, формировать новые законы. Это неправильно. Это ошибочно… — Передохнув, продолжал: — С другой стороны, мы критикуем тех, кто считает: поскольку социалистическое общество не ликвидирует товарные формы производства, у нас должны быть якобы восстановлены все экономические категории, свойственные капитализму. Это столь же ошибочно. Ещё раз подчёркиваю: продолжая движение по пути социализма к плановой экономике, мы при этом не будем нарушать научные законы, не станем перескакивать через этапы развития. Будем спокойно и уравновешенно строить будущее. Возможны, конечно, какие-то ошибки, какие-то зигзаги, но стратегия нам ясна. Время и история работают на нас, на социализм и коммунизм, — подвёл итог Иосиф Виссарионович.

Вопрос Маленкова и ответ на него особенно заинтересовали меня, вспоминал их при тех «правителях», которые пришли после Сталина. Хрущёв, например, стремясь напакостить Иосифу Виссарионовичу, напакостил прежде всего народу нашей страны. Вот хотя бы один факт разрушения того эффективного экономического механизма, который оставил после себя Сталин. В 1957 году было решено перейти от отраслевого управления промышленностью к территориальному. Полный идиотизм! Именно отраслевые министерства осуществляли единое, сбалансированное руководство производством и научно-технический прогресс на огромных, разнообразных по условиям и возможностям территориях нашей страны. Местные власти просто не могли в достаточной степени концентрировать в своих отдельных регионах материальные средства и научные силы. Координировала центральная власть. Но её значение было подорвано. Вот и тормоз, помноженный на свистопляску всевозможных реорганизаций, на которые горазд был экспансивный и недальновидный Никита Сергеевич. Отсюда — нарастание центробежных устремлений в союзных республиках, в автономиях, даже в областях. Были и другие новации, с которыми не только через двадцать лет, как безответственно обещал Хрущёв, но и через сто лет невозможно подойти к коммунизму.

Выхолостил Хрущёв учение об экономике социализма. А преемник его Брежнев вообще в сложных проблемах не разбирался, пустил все на самотёк, кроме интриганства в борьбе за власть. Читал, причмокивая, заготовленные для него речи и был благостно удовлетворён своим существованием. Окружавшие его прихлебатели — тем более. Для них главное — не обострять обстановку, «не поднимать волны» жить ради собственного благополучия. Это были уже не коммунисты, не революционеры, а заурядные обыватели, чиновники-перевёртыши без прочных политических и нравственных устоев.

Необходимое добавление автора.

В 1982 году группа экономистов, вылупившихся при Хрущёве и Брежневе, представила в Политбюро ЦК КПСС, на имя товарища Андропова, проект реформ, суть которых состояла в резком усилении товарных, рыночных отношений в ущерб плановому, организованному ведению хозяйства.
Авторы проекта: Ясин, Ивантер, Гофман, покрыватель взяточников Гаврила Попов, Львов, Раппопорт и некоторые другие экономисты-политиканы того же сорта. Долго пребывали они в засаде, слушая по ночам «Голос Америки» и всякие другие взбадривавшие их «голоса», и вот проявились, имея поддержку рыночных (чуть не написал продажных) демократов типа Лившица, Арбатова, Шахрая, Уринсона, Старовойтовой, Авена, Гайдара, Шумейко, Собчака, Лациса, Шейниса, Бурбулиса, Чубайса, гнусного русофоба Альфреда Коха — непревзойдённый парад фамилий! На разных этапах присоединились к ним махровые жучки-спекулянты Смоленский, Гусинский, Боровой, Черномырдин, Березовский. И молодая поросль: хитроглазый Потанин, неопрятный Дубинин, кучерявый Немцов, картавый говорун Шохин, сладкий красавчик Кириенко. [109] Сколько же дряни развелось на русской земле, выпестовалось в стенах некогда славного Московского университета!

Сперва ничего не получалось у этой, право же, не славной когорты. Андропов не принял предложенной ему программы, посчитав, что она приведёт только к отрицательным последствиям во всей жизни страны, сказав примерно так: возврат от плановой экономики к рынку равносилен повороту «вперёд, к обезьяне!». И занялся наведением строгого порядка во всех звеньях производства, что сразу же благоприятно отразилось на народном хозяйстве. Но здоровьем был слабоват, поусердствовал мало, не проявил полностью свою сущность. Бразды правления захватил свыше заклеймённый Горбачёв и, вместе со своим подельником, серым кардиналом Яковлевым, принялся ломать то, что было создано до него, как и поступают всегда не творцы, а разрушители. Он-то и оценил предложения «рыночников» и взялся внедрять их, заручившись поддержкой зарубежных «друзей», всегда мечтавших превратить Россию из великой державы в третьесортное «развивающееся» государство.

«Демократическая» банда действовала первое время осторожно, по-воровски, с оглядкой, прикрываясь путаными лозунгами ускорения, перестройки, реформирования. Затем, не встретив решительного отпора затурканных пропагандой масс, банда попёрла напролом, калеча экономику и весь общественно-государственный строй ради возвращения в капиталистический «рай», где каждый человек становится якобы хозяином-господином своей судьбы.. Но поскольку все поголовно паразитирующими хозяевами быть не могут, кто-то и трудиться должен, то господ получается малая горстка, а весь остальной ограбленный народ превращается в рабов, «вкалывающих» за гроши, а то и вообще бесплатно. По выражению китайского мудреца Лао Цзы (IV — III век до нашей эры) «честные люди не бывают богаты, богатые люди не бывают честны». Ну и понятно, кто сказочно-зверски разбогател на народном горе при Ельцине, использовавшем для защиты рыночных господ-кровососов не только дубинки и пули, но и снаряды танковых пушек.

В нашей стране каждый человек со средним образованием, и уж тем более с высшим, способен уразуметь простую истину — взаимную связь между поступательным движением экономических отношений от рыночных к плановым, с соответствующим прогрессом средств производства, в первую очередь орудий труда: чем больше они, средства, развиты, тем непременней становится не хаотичное, а планомерное ведение хозяйства. По этому пути идут теперь Китай, Япония, Швеция, США.
И, естественно, наоборот: искусственное разрушение планового хозяйства, возврат к рыночному хаосу, выгодному лишь жуликам, банкирам и спекулянтам, тормозят развитие средств производства, отбрасывают этот процесс назад, ведут к распаду наукоёмкой промышленности, передовой технологии, к обнищанию страны, к превращению её в аморфное государство, влезающее в долги, живущее подачками богатых стран, которые рано или поздно потребуют полной расплаты за все авансы, вплоть до продажи территории. Агрессия как при Гитлере, только помедленней да без выстрелов.

И вот вопрос: если даже наши обычные граждане осознают такую связь событий, то не понимать сего просто не могут, просто неспособны те учёные и политики, профессора и академики, которые заставили страну повернуть вспять, навязав ей гибельную рыночную экономику. Даже самые тупые из них не могут не знать уже приводившегося выше вывода Карла Маркса: когда государственная власть однонаправленно действует в рамках развития экономических отношений от рыночных к плановым, то она облегчает, ускоряет экономическое развитие страны, а если наоборот, если действует против, то она (власть) неизбежно потерпит крах со всеми тяжёлыми для государства последствиями. Что и произошло у нас.

Нет, все знали-читали рыночные перевёртыши, наизусть заучивавшие цитаты марксистско-ленинского учения, щеголявшие ими в своих выступлениях и диссертациях: кто больше! кто хлеще! И, значит сознательно пошли на разрушение известных им экономических законов, на подрыв нашей промышленности, нашей государственности, обрекая на нищету и вымирание коренных жителей нашей страны. А это — не что иное, как преступление. И не простое, а высшей категории, совершенное предумышленно и коллективно.

В предшествующих главах Николай Алексеевич Лукашов, вспоминая про космополитов, много хорошего сказал о прекрасном русском языке. Хочу отметить ещё одну из многообразных особенностей нашего языка — точную избирательность. Он не только саморазвивается, но и обогащается за счёт использования иностранных слов, которые более глубоко, или с такими оттенками, каких нет у нас, определяют, раскрывают, расцвечивают то или иное понятие. Пригодится — возьмёт. И, как правило, берет не только по названным качествам, но ещё и по звучанию слов, чем-то, порой даже почти неуловимо, близкому для нашего восприятия. К примеру — ренегат. Это значит отступник, изменник, исповедовавший, превозносивший одну веру, а затем переметнувшийся, приспособившийся к более выгодной для него, понося при этом вчерашних соратников. Коварная змея подколодная — скользкая, извивающаяся. А кусачих ядовитых змей у нас именуют гадами. Слово «ренегат» пишется с буквой "т", но при произношении, особенно при быстром, звучит "д". Вот и характеристика существам мерзким и вредоносным.

Почему они, рыночники, пошли на свои пакостные антигосударственные деяния? Чтобы обогатиться, набить зелёными купюрами собственные карманы и карманы своих сородичей, а потом сбежать с капиталами из «этой страны» за границу, благоденствовать в Израиле, в Соединённых Штатах?! Или из-за каких-то иных идеологических, национальных соображений, добросовестно выполняя задания своих зарубежных наставников-покровителей, таких, как «друг Коль» или «Друг Билл»? В любом случае вина рыночных демократов огромна: и перед народами Советского Союза и, особенно, перед наиболее пострадавшими народами России. Это они довели русских до вымирания: население страны каждый год сокращается минимум на миллион человек, как во время страшной войны.

Прав градоначальник столицы Лужков, потребовавший в 1998 году привлечь к ответственности тех, кто виновен в несправедливой грабительской приватизации, во многих других наших бедах — именно в этом прав. Нет смысла оставлять их деяния на медлительный суд истории. Когда ещё она разберётся! Судить виновных следует теперь, при жизни ограбленных и униженных поколений, чтобы справедливость восторжествовала, чтобы сами преступники, их родня, развращённые ими приспособленцы понесли заслуженное наказание, как понесли приспешники Гитлера, осуждённые на Нюрнбергском процессе.
Ну, вешать упомянутых вредоносцев, может быть, и не нужно (слишком много при этом вони и грязи, особенно от разжиревших свиноподобных фигур), достаточно полной конфискации имущества и «творческого труда» на всю оставшуюся жизнь в вечной мерзлоте сибирского рудника. Вкупе с угрызениями совести, которые бывают иногда даже у самых отъявленных христопродавцев и ренегатов.