2

Калининский фронт генерала И. С. Конева активно участвовал в наступательной операции, содействуя армиям Г. К. Жукова. Уж очень выгодное положение имели войска Конева, развернувшиеся от Осташкова до северной окраины Калинина и далее до Волжского водохранилища. Нависали они с севера над тылами фашистов, выдвинувшихся к Москве. В дальнейшем, в случае успеха, мы надеялись использовать это. А на первом этапе Конев должен был сделать вот что: освободить Калинин, открыв тем самым движение по железной дороге на Бологое, и не допустить, чтобы немцы перебросили от Калининского фронта хотя бы часть сил против наступающих войск Жукова.

Начал Конев неудачно. Почти без продвижения. На Западном фронте уже обозначился успех, а дивизии Конева прямолинейно, разрозненно штурмовали населённые пункты, одолевая за день один-два километра и неся большие потери. Такие большие, что некоторые полки и даже дивизии истекали кровью, обессилевали за сутки, их требовалось выводить из боя, заменяя другими. При этом роль Конева сводилась к непрестанному давлению сверху: атаковать! Наступать! Не было поисков, многообразия использования ситуации, быстрых и разумных решений. Но и враг перед Коневым на участке от Калинина до Волжского водохранилища был силён — об этом нельзя не сказать. Здесь немцы имели много танков. К тому же противник не хуже нас понимал, чем грозит продвижение войск Конева, угрожавших тылам группы армии «Центр». Немцы не снимали отсюда войска, наоборот, перебрасывали подкрепления с других участков. Так что эту задачу — сковать противника — Конев выполнил. Но только этого было мало.

Общие интересы требовали помочь Коневу. 11 декабря ему были переданы две свежие стрелковые дивизии. Затем в состав Калининского фронта была включена только что сформированная 39-я армия, состоявшая из шести стрелковых и двух кавалерийских дивизий. Это, согласитесь, было весьма солидное усиление. Одновременно Ставка особо указала генерал-полковнику Коневу на серьёзные просчёты в проведении операций. Пришлось напомнить ему простые истины, которые он, разумеется, знал, а вот на практике использовать ещё не умел.

В конце концов, за десять суток наступательных действий Калининский фронт расшатал-таки вражескую оборону.

Немцы попятились, начали выводить свои части из Калинина, прикрывшись сильными арьергардами, разрушавшими при отходе город. Сбивая эти арьергарды, войска 31-й армии генерал-майора В. А. Юшкевича 16 декабря освободили Калинин. Хоть и с опозданием, но важный оперативный успех был достигнут. Теперь наш Западный фронт был надёжно обеспечен с севера. Да и сам Калининский фронт получил выгодные условия для дальнейшего продвижения. Причём его опять усилили, передав Коневу ещё одну общевойсковую армию. Он, конечно, воспользовался такими возможностями, но мог бы и лучше. За двадцать суток Конев вывел основные силы своих войск в район Ржева, что значительно осложнило положение вражеской группировки в Подмосковье. А Генштаб и Ставка связывали со Ржевом дальнейшие планы по разгрому названной группировки. И все же, повторяю, от Конева ожидали большего. Не выталкивания противника из населённых пунктов, как это было в Калинине, а решительного уничтожения войск и техники неприятеля.
В первой своей докладной записке Сталину я особо подчёркивал, что сам Конев, многие из подчинённых ему генералов и командиров не имеют наступательного опыта, действуют неуверенно, с ошибками. Но опыт постепенно накапливается, исчезает страх перед противником, крепнет уверенность в себе, то есть назревает психологический перелом. Гораздо хуже то, что некоторые наши генералы не только не умеют воевать, но по сути своей не способны управлять войсками, грамотно, профессионально выигрывать бои и сражения. И приводил пример, на который сошлюсь сейчас.

Не желая обидеть Ивана Ивановича Масленникова и ничуть не сомневаясь в его человеческих качествах, я лишь характеризую его полководческие возможности. Неплохо воевал он на гражданской, командовал эскадроном, кавалерийским полком и даже кавалерийской бригадой. Справлялся. Окончил Академию имени М. В. Фрунзе. Но с 1928 года служил во внутренних войсках, в органах ОГПУ и НКВД, а там ведь иные требования, иная практика, нежели в полевых частях и соединениях. Вновь возник Иван Иванович и Наркомате обороны перед самой войной с гитлеровцами, причём в высоком звании генерал-лейтенанта. Некоторым нашим товарищам военным это показалось странным. Мне — нет. Я уже говорил о том, как стремился Берия расширить своё влияние в Вооружённых Силах, выдвигая на командные посты своих людей. В Военно-Морском Флоте это ему не удалось. Там специфика. Ну какой к дьяволу нарком ВМФ из следователя Фриновского?! Сорвалась попытка, только злобу на адмирала Кузнецова, как мы знаем, Берия затаил. И в авиации не получилось. С танковыми войсками, с конницей было проще, а уж в пехоте — тем более. Так появился среди фронтовиков генерал Масленников — и сразу в строй, в бой. Ему бы в заместителях пообтереться, выполняя указания более знающих руководителей, а его поставили на самостоятельную должность, доверили 29-ю армию, которая должна была взять Калинин, но так и не смогла этого сделать ни в намеченный срок, ни позже. Другая взяла.

Я, повторяю, ничего дурного не хочу сказать об Иване Ивановиче как о человеке, но отсутствие боевого опыта было бедой не только для него, но и для его подчинённых, И для начальников в данном случае для Конева.

Об Иване Степановиче Коневе в моей докладном было сказано ещё вот что. Сравнивая командующих двумя соседними фронтами, я писал, что Жуков повёрнут лицом к противнику, а спиной к начальству, он воюет самостоятельно, сообразуясь с обстановкой, все подчиняя разгрому врага. А Конев вертит головой туда-сюда. Впечатление такое, что его волнует не только ход операций, но и в не меньшей степени то, о чем говорят, о чем думают в Ставке, в Генштабе. Не выбиться бы из струи.

— Та крайность нехороша, но и другая тоже, — сказал на это Иосиф Виссарионович. Мне известно о недостатках Конева. Более того, были предложения заменить его другим генералом. Называли Рокоссовского и Ватутина. Но Рокоссовский без году неделя командует армией, не надо срывать его. Товарищ Ватутин опытнее, но он нужен на своём месте. А Жуков вообще у нас только один. И не вижу веских причин менять Конева. Вы же сами, Николай Алексеевич, утверждаете, что он ошибается, но учится, как учимся все мы. Не так ли?

— Конева не за что хвалить. Но, с другой стороны, он не допустил ни одного такого срыва, за которым отстранение обязательно. А вообще, во время операций, тем более успешных, командующих не меняют. Это плохо действует на войска.

— Время покажет, — рассудил Иосиф Виссарионович.

3

Теперь о событиях на Западном, основном тогда фронте, которым командовал, как мы знаем, генерал армии Георгий Константинович Жуков.
Фронт этот был настолько огромен и разнообразен, что я излагал своё мнение по каждой входившей в него армии, руководствуясь все тем же принципом: справа налево, с севера на юг.

30-я армия генерала Д. Д. Лелюшенко (он возглавил её, поправившись после ранения, полученного в октябре под Можайском). Армия эта к 6 декабря насчитывала дюжину дивизий и бригад, но особых надежд Ставка с ней не связывала. Большие потери эта армия понесла, обороняясь южнее Волжского водохранилища в широкой полосе (до 80 километров, это много), в той же полосе должна была и наступать (для сравнения — соседние армии имели полосу наступления до 30 километров). А враг противостоял сильный, с большим количеством танков. Армия Лелюшенко считалась своего рода промежуточным звеном между Калининским и Западным фронтом. Но ведь известно, что на войне, с её многообразными слагаемыми, даже самые тщательные расчёты оправдываются далеко не всегда, причём не обязательно в худшую сторону.

В отличие от соседа справа, генерала Масленникова, о котором мы только что говорили, Лелюшенко принял простое, грамотное решение. Не распыляясь по всей полосе, он создал две ударные группы, включив в них свои наиболее боеспособные силы. Два кулака. Участки для ударов были неширокие, цели конкретные. Обе группы сразу же начали успешно продвигаться вперёд, одна из них через двое суток заняла крупный населённый пункт Рогачево. Достижение тактическое, предполагавшееся. А вот вторая ударная группа, состоявшая из стрелковой дивизии и двух танковых бригад, отличилась более основательно. Прорвав немецкую оборону, она стремительно пошла по вражеским тылам. Без отдыха, не ввязываясь в затяжные бои. И к концу дня 8 декабря, преодолев значительное расстояние по скверным зимним дорогам, захватила населённый пункт Ямуга в пяти километрах северо-западнее Клина, перерезав таким образом важную артерию — Ленинградское шоссе. Это отличилась в смелом броске 8-я танковая бригада П. А. Ротмистрова. И, закрепив успех, повела наступление на Клин с севера.

Вот судьба. Над Ротмистровым прежде иронизировали, называли «интеллигентом» — наверное, за щепетильную аккуратность. Но Сталин не забывал тех, кто находился с ним в трудные дни. Он ценил не внешнюю сторону, а дела. Ротмистров хорошо воевал и к концу Отечественной был уже маршалом бронетанковых войск.

Конечно, теми небольшими силами, которыми располагал Лелюшенко, трудно, а скорее всего и невозможно было захватить город Клин, обороняемый танковыми и моторизованными соединениями гитлеровцев, но обстановка в том районе благодаря 30-й армии резко изменилась. Быстрее пошли вперёд соседи — войска 1-й ударной армии, возникла реальная возможность окружения Клина. А ведь это узел дорог, очень нужный врагу для отвода своих сил с дмитровского и солнечногорского направлений. Эх, как зашевелился вражеский муравейник! Опасаясь окружения, немцы начали отводить с передовой 1, 2, 6 и 7-ю танковые дивизии — такую махину! Для укрепления позиций в район Клина перебрасывались полки 5-й и 10-й танковых дивизий — последняя вообще оказалась «раздёрганной», на колёсах. Фашистская авиация использовала каждый час лётной погоды, чтобы нанести бомбовые удары, но дни были короткие, часто снегопадные, да и наши лётчики не дремали. Ничего не значил вроде бы тот факт, что на Ленинградском шоссе между Калинином и Клином появилось ещё одно вражеское соединение — прибыла 900-я моторизованная бригада. Я вот не придал значения, а в штабе Западного фронта сей факт вызвал оживление. Соколовский потом рассказывал: как только пришло сообщение, он сразу сам пошёл к Жукову, который занимал небольшой домик штабного городка в Перхушкове. Георгий Константинович был все ещё нездоров. У него как раз находилась военфельдшер Л. Игнатюк, молодая стройная женщина.
Расспросив подробно Соколовского, Жуков отложил лечебную процедуру на следующий день и связался по телефону с Верховным Главнокомандующим:

— У Лелюшенко севернее Решетниково отмечены части 900-й моторизованной бригады противника.

— А что это значит? — спросил Сталин.

Обычно докладывал Жуков суховато, без эмоций, а тут прорвало, не сдержал своего торжества:

— Это значит, что командование группы армий «Центр» задействовало свой последний резерв, ещё не участвовавший в боях! Самый последний резерв!

Сталин долго молчал, дыша в трубку, обдумывал новость. Поинтересовался:

— Не навредит ли нам эта свежая моторизованная бригада?

— Здесь у меня Соколовский, мы примем меры…

Напряжённый бой за Клин беспрерывно продолжался потом ещё несколько суток на подступах, а затем на окраинах города. Лишь в ночь на 15 декабря части 30-й армии, наступавшие с северо-востока, и части 1-й ударной армии, атаковавшие с юго-востока, прорвались в центр города и добили там сопротивлявшегося неприятеля.

С окончанием этой славной операции, весьма способствовавшей, кстати сказать, и освобождению Калинина, завершилось пребывание 30-й армии в составе Западного фронта. Она была возвращена Калининскому фронту, откуда её взяли в ноябре. Возвращение армии соответствовало укреплявшемуся в Ставке замыслу об охвате с севера основных вражеских сил, действовавших на московском направлении.

Для самого Лелюшенко Клинская операция имела очень большое значение. «Надёжный командарм», — сказал тогда Сталин о Лелюшенко. Были потом у генерала ошибки, серьёзные неудачи, но слова Иосифа Виссарионовича служили для него надёжным щитом.

1-я ударная армия моего давнего знакомою, бывшего офицера царской службы генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова. Армия, создававшаяся в глубоком тылу для контрудара именно под Москвой. Отсюда и целеустремлённо-определяющее название. Оно, это название — ударная, возникло в разговорах между Сталиным и Шапошниковым, а затем обрело официальный статус. И тому, и другому нравилось это слово, это определение, хотя воспринимали они его неодинаково. Сталин, можно сказать, разнообразно, диалектически. Первоосновой сего распространённого определения (это подмечено по мной, об этом говорится в литературе) послужил довольно узкий технический термин. Боек, ударник — одно из важнейших и самая подвижная динамичная деталь огнестрельного оружия. Удар, выстрел, достижение цели — такие вот ассоциации. В мирной жизни, в труде для Сталина это молотобоец, шахтёр, машинист — человек, полный энергии, пробивающий путь вперёд, увлекающий за собой массы.

Такие люди, ударники труда, нужны были государству в двадцатые-тридцатые годы, когда требовалось в короткий срок преодолеть экономический разрыв, образовавшийся между нами и другими ведущими государствами, но пострадавшими в ходе мировой войны. Наоборот, обогатившимися, насосавшимися чужой крови. К 1920 году национальный доход нашей полуразрушенной страны составлял лишь 4 (четыре!) процента, если брать за сто процентов доход разжиревших на заокеанских войнах американцев. Полуколония, база сырья — такими хотели видеть нас иностранцы. Но вот чудо! К началу второй мировой войны соотношение изменилось разительно: 60 к 100! Невероятно, да? И ведь мы сами, не торгуя ни честью, ни средствами, подняли себя, хотите того или не хотите, но не под руководством троцкистских болтунов, а под твёрдым руководством Сталина. И большая заслуга в этом тех добросовестных тружеников, которые считались передовиками, ударниками.
В отличие от всех последовавших за ним руководителей, эгоистичных прагматиков, Иосиф Виссарионович, при всем своём рационализме и жестокости, сберёг в глубине души некий романтизм, идеализм, ещё теплившиеся в российском обществе после своего расцвета в девятнадцатом веке. Мы знаем о женском батальоне, который в часы Октябрьского восстания до последней возможности охранял Зимний дворец. Не изменив присяге. А ведь создавался-то этот батальон по другому поводу, для другой цели. После отречения царя, после февральского буржуазного переворота, вылезли из щелей, понаехали из-за границы разношёрстные, клопообразные визгуны-политиканы, схлестнувшиеся в борьбе за власть, за рынки, сходясь лишь на одном принципе: чем слабее государство, чем слабее армия и правоохранительные органы, чем ближе полное разложение и анархия, тем лучше. Для кого? Для беспринципных грабителей. Отечественных и зарубежных бизнесменов. Очернили, охаяли предатели нашу историю, наш народ. С грязью смешали нас зарубежные выскочки. Фронт против немцев тогда еле держался. И чтобы выказать своё презрение к тем мужчинам, которые не способны охранить границы великой державы, женщины-патриотки решили создать свои воинские формирования. Так возник в Петрограде из добровольцев первый женский ударный батальон. Вступили в него и заводские работницы, и служащие, и курсистки, и аристократки. Молодые, красивые, самоотверженные, объединённые святой идеей. Трудностей перенесли они не меньше воинов-мужчин. На передовую брошен был этот батальон и сражался так, что угасли гнусные усмешки, застряли скабрёзные словечки у трусоватых, глумливых выродков.

На куски разрывали немецкие снаряды-"чемоданы" женские тела, пронзали их пули, калечили осколки. И устыдились тогда российские офицеры, сами пошли в окопы, а отважный женский ударный батальон был отведён назад, в Питер. Как-то забылось все это, но Сталин знал и даже рассказывал однажды шутливо, что такие привлекательные были там девицы и дамы, такие видные, что он готов был пойти в батальон хотя бы каптенармусом — опыт по этой части обрёл в Красноярске, в запасном сибирском полку. Я, помнится, подумал, что не ему бы туда, к ударницам, в его возрасте, с его не самым привлекательным обличьем. Но как знать, как знать: ведь именно тогда влюбилась в него, сорокалетнего, юная гимназистка Надя Аллилуева… Эвон куда завели меня рассуждения об ударниках-то!

Знал Сталин и о том, что после революции на Балтике и особенно на Чёрном море создавались для защиты флотов от различных посягательств отряды добровольцев-ударников. Особенно на Черноморском флоте, до которого нашлось в ту пору много охотников. И Крым защищали лихие севастопольцы, и Ростов-на-Дону, и носило их в эшелонах аж до Харькова и Белгорода. Беспощадно громили ударники всякую в их понимании сволочь: кайзеровских оккупантов, петлюровцев, анархистов, местную контру… Ну и последнее. Много раз, как известно, смотрел Иосиф Виссарионович кинофильм «Чапаев», особенно любовался кадрами, где идут в психическую атаку белогвардейские ударные офицерские батальоны: уверенно, бесстрашно, красиво! Иначе, проще воспринимал термин Борис Михайлович Шапошников. Да и я тоже. В российской армии в разные войны и для разных целей (для штурмов, для прорыва во вражеский тыл и т. д.) создавались ударные группы, отряды, основой которых служил умелый батальон, полк, а то и дивизия. Наименование определяло суть временного формирования — на срок выполнения задачи. Но разве подобное формирование с таким названием не могло быть постоянным? До окончания сражения или даже до завершения войны? Все когда-нибудь делается, возникает впервые. Армию, которая создавалась для контрудара под Москвой, в разговорах все чаще называли ударной. А когда дело дошло до официального наименования, её и посчитали 1-й ударной.
За ней потом появились и другие ударные армии, по замыслу предназначавшиеся для наступательных действий (3-я ударная армия, кстати, штурмом возьмёт рейхстаг и поставит последнюю точку в войне с гитлеровцами).

Название-то кузнецовской армии дали хорошее, почётное, но своему давнему знакомому Василию Ивановичу Кузнецову я бы не позавидовал. В трудном положении он оказался. Задание армии дано ответственное, а вот насчёт ударности сомнений хоть отбавляй. Скорее не ударным, а пёстрым можно было считать это объединение. Вот каков состав: две стрелковые дивизии, одна кавалерийская дивизия, восемь стрелковых бригад и двенадцать отдельных лыжных батальонов — это уж совсем дробинки для армейского-то подчинения. А основной ударной силы как раз и не имелось. Артиллерии мало, танков совсем нет. Ни одной бронированной машины, хотя действовать Кузнецову предстояло против танковых дивизий противника. Я обратил внимание Сталина на такой парадокс. Оказывается, он уже обсуждал это с Жуковым. Нет танков, нечем усилить «ударную». Жуков заверил, что первое время Кузнецов обойдётся и без брони. Он должен наступать между Клином и Солнечногорском в полосе, где нет хороших дорог. По сугробам. Для этого ему и добавили лыжников. А когда выйдет на Ленинградское шоссе, получит, возможно, и танки. Разъяснение логичное, хотя утешение слабое.

Были у Кузнецова и другие сложности. Армия ввязалась в бои 1 декабря, не завершив сосредоточения, прямо с колёс. Обстановка заставила — чтобы закрыть оголённый участок фронта, чтобы выручить часть войск 16-й армии, оказавшихся в окружении. А люди-то необстрелянные, новички. Формировались в тылу, на взвод приходилось по два-три фронтовика, направленных из госпиталей. Комсостав — либо призванный из запаса, либо прошедших трех — четырех-месячную подготовку. Доучиваться предстояло на практике. И вот тут как раз и требовался такой человек, как Кузнецов, умудрённый возрастом и разнообразным опытом: самостоятельный, спокойный, рассудительный, не бросавшийся выполнять приказы очертя голову, а всегда успевавший подумать, позаботиться о том, чтобы и дело было сделано, и людей пострадало как можно меньше. Я ведь уже упоминал о том, что Василий Иванович отличился в первые дни войны, выведя из уготованного врагами кольца значительную часть своих войск.

Настоящие профессионалы, мастера, в том числе и военные, обычно не гонятся за внешним успехом. Кузнецов старался «работать» добросовестно, с малыми затратами. Его основательность иногда воспринималась Жуковым как чрезмерная осторожность, неоправданная медлительность. Характеры уж больно разные. Вот и тогда, в декабре, Жуков чаще других поторапливал 1-ю ударную, хотя темп её наступления был примерно таким же, как у соседей. (Хотел написать «подстёгивал», но рука не поднялась. Кузнецов не из тех, кого можно было подстёгивать. Жуков был вежлив с ним, очень ценил его, всегда стремился перетянуть в тот фронт, которым доводилось командовать.) А Кузнецов откладывал директивные жуковские бумажки для штабного архива и продолжал действовать так, как считал нужным. В разрезе общих указаний, в общих интересах, но по-своему.

Сосредоточившись на главном, Кузнецов уже 7 декабря взял Яхрому. Бои были очень напряжённые, переломные, и на подступах, и в самом городе. Командарм сознательно использовал там значительную часть своих войск, больше, чем требовалось, дабы одержать убедительную победу, чтобы люди не только обстрелялись, но почувствовали уверенность. Этого он и добился.

Потеряв важный узел сопротивления, немцы начали отходить в сторону Фёдоровки — крупного населённого пункта. Дорога единственная среди заснеженных полей, манёвра нет. И дорога эта, и сама Фёдоровка были буквально забиты вражеской техникой. Лезть на неё — значит нести большие потери. А не взяв Фёдоровку, не выйдешь к Ленинградскому шоссе, к Клину.
И что же сделал в таких условиях Кузнецов? Его пехота давила вдоль дороги, держа немцев в напряжении: наступают русские! Но успех Кузнецов искал не там. Он послал свои лыжные батальоны правее и левее дороги. По сугробам, по полям и лесам обошёл, почти окружил Фёдоровку. Медленно, но верно. Очередная грозная директива из штаба фронта не заставила командарма изменить замысел. Немцы сами почувствовали, что ещё несколько часов — и они окажутся в мешке. И побежали, бросая технику. А лыжники и пехота преследовали их.

Тем, на кого надеются, в ком уверены, всегда бывает трудно. Вот и на этот раз: после боев за Клин, который освободили вместе Лелюшенко и Кузнецов, 30-я армия Лелюшенко была передана в Калининский фронт, а её полосу приказано было принять 1-й ударной армии. Войска растянулись в ниточку, подкреплений не прибывало. А сопротивление немцев, естественно, возросло. Не только, впрочем, у Кузнецова, но и на участках соседних армий. Враг начал чаще контратаковать, некоторые населённые пункты несколько раз переходили из рук в руки.

5

Вернёмся к свободному, по памяти, изложению сути моих докладных записок (или, если хотите, донесений), которые я составлял для Иосифа Виссарионовича в декабре 1943 года. Как условились: по карте сверху вниз.

16-я армия генерала К. К.Рокоссовского действовала там, где немцы наносили свой главный удар, на Волоколамском и Ленинградском шоссе, выдержала, отступая, немыслимую моральную и физическую нагрузку. И вперёд потом пошла вместе с соседями. Заслуги её велики, но в моих донесениях о 16-й говорилось меньше, чем о других армиях. Почему? Да потому что за положением на том участке внимательно следили Сталин и Жуков, я почти ничего нового не мог добавить. К тому же фамилия Рокоссовского в октябре-ноябре, ежедневно звучавшая в Генштабе и в Ставке, с началом контрударов ушла вроде бы в тень. Так бывает. Черновая работа достаётся одним (роют котлован, ставят фундамент), а на виду оказываются те, кто возводит стены, отделывает, украшает. Армия Рокоссовского выполнила свою труднейшую задачу, остановила врага и даже потеснила, погнала немцев на запад от знаменитого крюковского рубежа. Но дивизии Рокоссовского были не только обескровлены, но и измотаны. Они долго держались на пределе возможного и даже за этим пределом. И вполне закономерен был спад. Войска 16-й вместе с войсками 20-й сумели в декабре вернуть Истру, взять Волоколамск и пока все; от неё не надо и нельзя было требовать большего. К тому же и усиления она не получала, даже наоборот, из неё брали наиболее боеспособные части. Жуков похмыкивал скептически: не слишком ли вознесли Рокоссовского с его панфиловцами, Доватором, Белобородовым, Катуковым?! Кстати, Панфилова и Доватора уже не было в живых. Не слишком ли много славы? Не одна только 16-я под Москвой отличилась… С моей точки зрения, никто Рокоссовского особенно не расхваливал. Георгию Константиновичу в общем-то не нравилось другое: самостоятельность, самобытность Константина Константиновича. Как бы там ни было, а количество соединений в 16-й армии сократилось, полоса наступления значительно сузилась, она как-то потерялась между двумя энергично действовавшими соседями. Рокоссовский и его штаб работали в полсилы. И я первым высказал предложение использовать одарённого генерала более целесообразно, с полной нагрузкой.

— Ми-и подумаем над этим, ответил Иосиф Виссарионович.

5-я армия генерала Л. А. Говорова. Это, пожалуй, самая стабильная армия во всем Западном фронте. Она восстанавливалась, а по существу рождалась вновь прямо во время боев из войск, сражавшихся на Бородинском поле. И отошла она оттуда, формируясь, отошла только один раз: от Можайска на рубеж Нарские озера, Кубинка, Звенигород и почти до Волоколамского шоссе. Попятилась и встала недвижимо, перекрыв немцам прямой путь к Москве с запада, по Минской и Можайской дорогам. Можно считать, что 5-й армии в какой-то степени повезло, ноябрьское наступление на этом участке было несколько ослаблено упреждающим ударом войск генерала Белова северо-западнее Серпухова, о чем уже писалось. Но суть не только в этом, суть в стойкости прославленной 32-й стрелковой дивизии полковника В. И. Полосухина и других, в мастерстве самого командарма.

Я знал Леонида Александровича Говорова как очень способного артиллериста, высокообразованного, ищущего, расположенного к предвиденью. Он командовал батареей в Уфимском корпусе адмирала Колчака, но при первой же возможности вместе со своими солдатами перешёл на сторону красных. В 51-й стрелковой дивизии В. К. Блюхера он фактически создал всю артиллерию и возглавил её. В конце гражданской войны недавний подпоручик Говоров был награждён орденом Красного Знамени. Да и пушкарём он считался превосходным, но вот потребовался в самый напряжённый момент генерал, чтобы остановить фашистов под Москвой на можайском направлении, и Жуков направил туда Говорова. На время вроде бы.
И там, в ожесточеннейших схватках с врагом, военный талант Леонида Александровича раскрылся вдруг с другой стороны. Немецкой технике он противопоставил прочную, продуманную систему обороны. Его войска зарылись в землю, укрылись в дотах и дзотах, загородившись противотанковыми рвами, надолбами, эскарпами, контрэскарпами, минными полями, фугасами, высокими валами из хвороста, которые поливали бензином и поджигали при наступлении немцев. Недаром был Говоров когда-то студентом-отличником кораблестроительного отделения Петроградского политехнического института. Сказалась подготовка, инженерская жилка. О его хорошо укреплённые позиции, оборонительные узлы и районы разбились все волны немецких атак. И даже когда в начале декабря немцы прорвались на участке соседней армии, двинулись на Голицыно, охватывая левый флат Говорова, его войска не дрогнули, остались на занимаемых рубежах. У Жукова прямо-таки в поговорку вошло: «Упрись, как Говоров». Когда домогались подкреплений, отвечал, как когда-то Кутузов на Бородинском поле: «А вот Говоров подкреплений не просит». И тот действительно не просил, хотя войск у него было немного, а оборонительная полоса довольно широкая.

Голь на выдумки хитра — это общеизвестно. Тогда под Москвой, впервые в армейском масштабе, Говоров применил систему почти сплошных траншей, связавшую оборонительные позиции, укреплённые районы в единое целое. Это сцементировало его рубежи, позволило уменьшить потери, скрытно маневрировать силами и средствами по фронту и из глубины, сосредоточивать подразделения там, где опасней. Это было очень интересное начинание. Став в июне 1942 года командующим Ленинградским фронтом, Говоров применит эту новинку во фронтовом масштабе, создаст систему сплошных траншей вокруг всего осаждённого города.

Не только в обороне, но и в наступлении генерал-артиллерист хорошо показал себя. Его войска действовали неторопливо, избегая потерь, но уверенно и умело. Насколько я помню, Говорову удалось (опять же самому первому) полностью окружить южнее Тростенского озера 78-ю немецкую пехотную дивизию. Окружить и уничтожить: лишь мелким группам посчастливилось вырваться из кольца и уйти по лесам в сторону Рузы.

Шаг за шагом продвигаясь на запад, войска 5-й армии 20 января 1942 года захватили город Можайск, а ещё через два дня — Уваровку — последний крупный опорный пункт противника на территории Московской области. Подмосковье было полностью очищено от гитлеровцев.

Георгий Константинович Жуков считал: за тот участок, который возглавляет Говоров, можно не беспокоиться, он сделает все, что нужно. Я был полностью согласен с Жуковым. И разумеется, Сталин знал наше общее мнение.

33-я армия генерала М. Г. Ефремова. Именно в её полосе немцы предприняли последнюю попытку прорваться к Москве. 1 декабря, когда на некоторых участках нагни войска уже наступали, гитлеровцы нанесли внезапный и сильный удар из района Наро-Фоминска, за двое суток дошли, как мы знаем, почти до Перхушково, до штаба Западного фронта, и были остановлены резервными частями. Пока противника отбросили на прежние рубежи, пока 33-я и соседняя 43-я армия, тоже попавшая под этот удар, отправлялись после перенесённых потрясений, прошло две недели. Им приказано было включиться в общие наступательные действия лишь с 17-18 декабря. Основная задача — сковать противника, чтобы фашисты не могли перебросить войска с этих участков на другие, более опасные для них. Объяснение простое: немцы не только не уступали Ефремову и его соседу слева в силах и средствах, но имели значительный перевес: по пехоте — в полтора, по артиллерии в два раза. Попробуй-ка при таком соотношении наступать и добиться успеха! Но и сложа руки сидеть ни к чему.

Пусть проявляют активность, пусть действительно сковывают — решение нашего командования было правильным. Но тут возникло, как это иногда бывает, совершенно неожиданное обстоятельство.

Близился день рождения Иосифу Виссарионовича. По традиции вождю делались этакие символические подарки: рапортовали об успехах на полях и стройках. А в военное время какой подарок от действующих армий? Освободить в честь товарища Сталина город, разгромить какое-то вражеское соединение. Жуков и Соколовский с определением «подарка» не торопились — какой город возьмём 21 или 22 декабря, такой и «преподнесём». В перспективе вроде бы им мог стать город Одоев в Тульской области, узел шоссейных дорог и сильный укреплённый пункт. Генерал Белов приближался к нему, а телеграмма о том, что это будет «подарок», могла вдохновить и подхлестнуть кавалеристов. Однако член Военного совета Западного фронта Н. А. Булганин высказал вдруг особое мнение. Посидел он, человек сугубо штатский, над военной картой часок-другой и заявил: Одоев — это далеко от Москвы и проблематично. Да и вообще, слышал ли Сталин про такой райцентр? А тут у нас под носом, рядом со столицей, крупный населённый пункт Наро-Фоминск, о котором Сталин часто читает в сводках. И вообще этот опорный пункт, закрывающий путь на Малоярославец, как бельмо у нас на глазу. Взять бы его, тем более что наши войска достигли окраин я даже частично обошли город.

— Нет, не успеем, — сказал Соколовский. — У немцев там двойное превосходство.

Булганин, в общем-то человек разумный, покладистый, сумевший сработаться с колючим и самолюбивым Жуковым, лишний раз в споры не вступал, но тут застрял на своём, заупрямился. Понятно: аспект политический — по его части. И подстраховаться хотел. А Жукову и Соколовскому возражать было трудно. Получилось вроде бы, что не желают они порадовать товарища Сталина хорошим подарком. Только таких осложнений им и не хватало!

— Усилим Ефремова двумя дивизиями — город возьмём, но дивизий нет, — отрубил Жуков. — Мы их не имеем, а значит, и толковать нечего.

— Надо добиться, надо просить у Шапошникова, у товарища Сталина, — упорствовал Булганин.

— На каком основании? План действий 33-й и 43-й армий разработан и вчера утверждён Верховным… Для чего, спросит Верховный, товарищ Жуков, ещё вам две дивизии, о чем вы думали сутки назад?.. Узнает зачем — к черту пошлёт и прав будет.

Разговор закончился так: приказ будет отдан, атаковать Наро-Фоминск будем, но надежды на успех мало. Однако Булганин проявил в тот раз редкую для него настойчивость. Сам съездил в Генштаб, поговорил с глазу на глаз с Борисом Михайловичем Шапошниковым. Тот, добрая души, понял состояние политработника, наполовину сумел выполнить его просьбу, не привлекая к этому делу внимания Сталина. И я оказался втянутым в эту акцию благодаря Борису Михайловичу. Но чтобы яснее было — немного предыстории.

Через несколько недель после начала войны ЦК Коммунистической партии Латвии обратился в Государственный Комитет Обороны с просьбой сформировать дивизию из латышей, эвакуировавшихся в глубинные районы нашей страны. Иосиф Виссарионович дал согласие. Создавалась дивизия на добровольной основе. Среди комсостава было немало ветеранов из числа латышских стрелков — участников гражданской войны. Были те, кто сражался с фашистами в интернациональных бригадах в Испании, были молодые ребята — выпускники Рижского пехотного училища. Из госпиталей направляли лучших русских командиров-фронтовиков. Рядовой состав — партийные и советские работники, студенты, рабочие и служащие, успевшие уйти из оккупированной республики.

Поскольку подобная национальная дивизия была у нас первой. Сталин особенно интересовался ею, требовал хорошо вооружить, обеспечить всем, что положено по штату.
Ну и беспокоился: как поведёт она себя в бою? не будет ли перебежчиков? Съездить к латышам у меня не нашлось времени, но я был в курсе всех дел и готов был ответить Сталину на любые вопросы. Дивизия именовалась 201-й Латышской, хотя я лично назвал бы её интернациональной. В ней много было белорусов, поляков. Один из трех стрелковых полков, а именно 122-й, в значительной мере состоял из литовцев. [58] Основу артиллерийского полка этой дивизии составляли русские. Но во всяком случае это соединение являлось притягательной, объединяющей силой для латышей, в ней они чувствовали себя как дома. Из 11 тысяч бойцов и командиров 1100 были коммунистами. Несколько больше — комсомольцев. Это был надёжный костяк.

По намёткам Генштаба Латышская дивизия должна была в середине декабря войти в состав Западного фронта и использоваться в полосе наступления 1-й ударной армии для развития её успеха. Так оно и осуществлялось. Дивизия выгрузилась на станции Мытищи и своим ходом двинулась к городу Клин. Дороги были заснежены, мороз — за двадцать. Пулемёты и миномёты несли на руках. Конные обозы отстали, артиллерия тоже. Люди основательно вымотались, пока добрались до линии фронта. Но вступить в бой не успели. Едва расположились на отдых — поступил приказ повернуть обратно. Выгадали те, кто больше отстал.

Люди недоумевали: в чем дело? А это Булганин уговорил-таки Шапошникова использовать прибывшую из резерва дивизию на другом направлении. Ну, день рождения Сталина — это не тот аргумент, который решительным образом подействовал бы на Бориса Михайловича. Суть была в том, что 1-я ударная армия справлялась пока и без подкреплений, тесня немцев, а под Наро-Фоминском фашист упёрся — и ни с места. До Москвы рукой подать. Один раз противник уже ударил оттуда, вышел в район Голицыне. Где гарантия, что не ударит ещё? И у Жукова не было возражений по той же причине. Пока в Наро-Фоминске немцы — штаб Западного фронта под угрозой.

Во время вечернего (ночного) доклада Шапошников предложил Сталину направить в Латышскую дивизию меня, чтобы проконтролировать переброску и на месте оценить боеспособность нового соединения. А мне потом сказал по телефону, что преследовал ещё и другую цель. Командир дивизии полковник Я. Я. Вейкин и комиссар Э. А. Бирзит люди новые, не разобрались ещё в обстановке, я должен помочь им организовать марш. Очень быстрый марш, иначе переброска лишается смысла. Выделены грузовики. Их надо направить навстречу дивизии, обеспечить не один рейс каждой машины, а несколько. Это в мороз-то, по заснеженным дорогам… Я поблагодарил Бориса Михайловича за дополнительную нагрузку. А как мне ещё было реагировать?

Короче говоря, в срок мы уложились. Передовые подразделения дивизии начали прибывать под Наро-Фоминск вечером 19 декабря. А утром предстояла атака. Я решил понаблюдать, как действует 122-й стрелковый полк, первым прибывший к месту сосредоточения. Он должен был наступать в районе населённого пункта Елагино, в полосе 1-й гвардейской мотострелковой дивизии, обескровленной в предыдущих боях. Едва забрезжил рассвет и потускнели звезды, мы с командиром полка поднялись на чердак дачного дома среди высоких елей на краю леса. Вдоль опушки суетились командиры подразделений, вытягивая цепи бойцов. Люди в маскхалатах поверх полушубков были ещё едва различимы. Но вот и краешек солнца показался в морозном тумане. Цепи зашевелились, пошли: за каждым бойцом тянулась полоска в глубоком снегу. А снег был голубовато-белый, девственно-чистый, а поле ровное-ровное, без кустарника, без бугорков, без укрытий. Вдали виднелись высотки-холмы, поросшие молодым берёзовым лесом. Там — противник. За холмами, недоступная взору, тянулась железная дорога, связывавшая немцев в Наро-Фоминске с их тылом.
Латыши, то есть, извините, подразделения Латышской дивизии, должны были перерезать эту дорогу. Я понимал то, что ещё не осознал, наверное, командир полка: фашисты ничего не пожалеют, чтобы сохранить для себя эту жизненную артерию.

Между тем бойцы шли, как на учении, несколькими длинными, во все поле, цепями, умудряясь выдерживать даже некоторое равнение. Враг молчал. Полная тишина. Напряжение нарастало. Вот цепи на середине поля. Чего ждут фашисты? Неужели покинули рубеж?!

И тут грянули взрывы. Не выстрелы, только взрывы. Взметнулись чёрные комья, окутанные серым дымом. Наступающие попали на минное поле. Замедлилось движение, особенно в центре. Некоторые бойцы останавливались, залегали, другие выбирались на следы ушедших вперёд командиров, цепи разомкнулись, преобразуясь в коротенькие колонны-цепочки.

Я резко спросил, была ли проведена разведка, на что командир полка огорчённо ответил: только на левом фланге, больше не хватило времени. Упрекать его не было смысла.

Белое поле, как язвами, покрылось чёрными воронками, в бинокль видны были на снегу большие красные пятна. И лежащие люди. Не поймёшь, кто живой, кто мёртвый. А немцы, дождавшись, когда наши втянулись на минное поле, ударили из миномётов и винтовок. Пулемётов у них, к счастью для нас, оказалось мало. Зато миномётчики били прицельно, расстреливая тех, кто пытался двигаться. Люди зарывались в снег. Гибли без пользы. Мины вокруг, на земле. Мины с характерным мяукающим звуком сыпались сверху. Жуткая ситуация для коченевших в снегу бойцов. Как сказал фронтовой поэт:

Снег минами изрыт вокруг

И почернел от пыли минной.

Разрыв — и умирает друг,

И смерть опять проходит мимо.

Сейчас настанет мой черёд,

За мной одним идёт охота.

Будь проклят сорок первый год

И вмёрзшая в снега пехота.

Да, будь проклят этот год с его страшной фронтовой зимой! И во веки веков пусть славятся наши воины, одержавшие победу в великом сражении!

Командир полка уже не управлял боем, утратил связь с залёгшими подразделениями. Но там, в цепях, под огнём, нашлись мужественные командиры, опытные бойцы, принявшие правильное решение. А оно могло быть только одно: хочешь жить — броском вперёд, на сближение с врагом, чтобы выйти из-под обстрела, чтобы с ненавистью — штык в горло! И пошли, побежали бойцы по склонам высот вверх; первая, поредевшая, волна захлестнула немецкие траншеи, исчезла из вида, но за первой волной накатилась вторая, и приближалась уже третья волна, не понёсшая потерь от миномётов. Сигнальные ракеты взлетели над березняком, показывая, что холмы в наших руках. Характер боя изменился. Немцы били теперь по оставленным позициям, готовя контратаку. Подключилась их артиллерия. Снаряды крупных калибров рвались на опушке леса и глубже, в наших тылах. Командиру полка нечего было противопоставить фашистам, вся артиллерия Латышской дивизии находилась ещё в пути. Я посоветовал вывести в захваченные траншеи пулемётные роты, не участвовавшие в атаке (в трех пульротах полка насчитывалось восемнадцать станкачей), чтобы надёжно закрепиться на высотах. А пехоту проталкивать дальше — к железнодорожной насыпи, к путевым сооружениям. Там она меньше будет страдать от вражеского огня. Командир полка не понял меня, пришлось пояснить: контратаковать немцы, безусловно, будут, но снаряды и мины кидать на железнодорожное полотно не станут. Оно им нужно неповреждённое. У них в Наро-Фоминске эшелоны с боеприпасами, с техникой, вагоны с ранеными.

Позже я узнал, что так оно и было. В тот день узкая полоса возле железной дороги двенадцать (!) раз переходила от одних к другим. Полк потерял треть личного состава, причём большинство в первой атаке через минное поле.

6

50-я армия генерала И. В. Болдина. Шутка была — кто кого спас: 50-я армия спасла Тулу или Тула спасла эту армию? Вопрос такой, что не сразу и ответишь. В начале октября армия, входившая тогда ещё и состав Брянского фронта, была окружена, но вырвалась из кольца, потеряв почти все тяжёлое оружие. По разбитым осенним дорогам, через Белев и Одоев, уцелевший личный состав успел добраться до Тулы раньше, чем туда подошли немцы. Врага на подступах к городу (танкистов Гудериана) остановили и задержали рабочие полки, зенитчики, ополченцы, формирования НКВД. А 50-я армия тем временем приводила себя в порядок, получала пополнение и вооружение. А окрепнув, взялась за оборону Тулы и её окрестностей.

Я не считаю себя хорошим психологом, не берусь судить обо всех людях, но о военных — пожалуй. Есть с кем и с чем сравнивать. И в общем-то почти не ошибался, оценивая качества, способности того или иного военачальника. С моей точки зрения, командарм-50 Болдин был руководителем заурядным, дотягивавшим разве что до среднего уровня, не более. В решениях прямолинеен, по принципу — как учили. Скорее передаточная инстанция, нежели инициатор. Удача была не с ним, хотя и бродила где-то поблизости. Лавры защитника южного бастиона столицы разделил с туляками. То какой-то его дивизии повезёт, то соседям, а значит, и ему повезло. Мне, по совести говоря, больше помнятся неудачи Болдина, чем успехи. А вот Иосиф Виссарионович считал его надёжным исполнителем. Сталину было важно именно это. А уж кому что исполнять, с учётом возможностей, определит он сам.

Так вот: туляки под руководством комитета обороны города, возглавляемого секретарём обкома партии В. Г. Жаворонковым, совместно с 50-й армией южный бастион отстояли, немцев на Москву не пропустили. А в декабре, когда начались наши контрудары, стали даже помаленьку теснить фашистов. Но решающие события, определившие дальнейшую судьбу города, назревали не у его стен.

1-й гвардейский кавалерийский корпус, а точнее — группа войск генерала П. А. Белова. Говорю о кавалеристах для того, чтобы не нарушить очерёдность и чтобы определить их место. К ним мы скоро вернёмся, а пока только напомню, что конногвардейцы Белова действовали чрезвычайно успешно, на грани чуда, повернув от Каширы вспять танки Гудериана. Кавалеристы нанесли контрудар раньше других войск Западного фронта и продвигались быстрее всех. Сперва ни юг: взяли Мордвес, Венев, нанесли с тыла удар по вражеским группировкам в Сталиногорске и на Узловой, расчистив тем самым путь своему соседу, 10-й армии. Затем кавкорпус повернул на запад. К середине декабря он прошёл, наступая, путь втрое больший, чем любое другое наше воинское соединение, и приблизился южнее Щекино к важнейшим магистралям, к Симферопольскому шоссе, к железной дороге между Тулой и Орлом. Именно там назревали события, которые я считаю важнейшими, определяющими для наших наступательных действий того периода. А пока речь пойдёт о самой южной, левофланговой армии Западного фронта, переданной Жукову из резерва Ставки в начале декабря.

10-я армия генерала Ф. И. Голикова. Убедительный пример того, что собранные воедино, распределённые по подразделениям и даже хорошо вооружённые люди — это ещё не боевая сила. Сто раз, а может, и больше говорил я об этом Иосифу Виссарионовичу, начиная ещё с гражданской войны. Но магия цифр и чисел будто завораживала его, он трудновато воспринимал факторы, не поддающиеся прямому учёту, прямой логике. он гордился тем, что в ходе оборонительных боев нам удалось создать в районе Рязани крупное воинское объединение.
Действительно, по численному составу 10-я армия была тогда у нас, пожалуй, самая большая. И вооружена хорошо. В неё входили восемь стрелковых и две лёгкие кавалерийские дивизии. Более 80 тысяч человек личного состава и около 700 орудий и миномётов калибра 76 миллиметров и крупнее. Не удержусь от соблазна привести здесь слова Василия Даниловича Соколовского: "В итоге перед началом нашего контрнаступления соотношение сил на левом крыле Западного фронта по людям уравнялось, хотя в орудиях, миномётах и танках противник продолжал иметь перевес. Однако 2-я танковая армия противника (армия Гудериана. — Н. Л.), растянувшись в ходе своего наступления к 6 декабря уже на 359 км, была остановлена и оказалась зажатой между главными силами 50-й армии, стойко оборонявшей Тулу, и вновь развёрнутой 10-й армией в районе Михайлова и нависающей с севера над Веневом группой генерала Белова. Обошедший левое крыло Западного фронта генерал Гудериан сам оказался обойдённым, притом его силы были разбросаны на огромном фронте.

Создался исключительно интересный в оперативном отношении момент. Противник, обладавший абсолютным перевесом в подвижных войсках и построивший свою операцию, используя образовавшийся разрыв на стыке Западного и Юго-Западного фронтов, на обходном манёвре (при высоких темпах продвижения) оказался в оперативной ловушке. Причины этого — героическая оборона Тулы, своевременно нанесённые нами контрудары у Каширы и Лаптево и выдвижение 10-й армии от Рязани на Михайлов. Этот случай является одним из самых поучительных военно-исторических примеров битвы под Москвой, когда значительно меньшими силами был разбит более сильный, но допустивший грубые ошибки и оперативный авантюризм противник".

Здесь все верно, только слишком обще, академично. И с одной точки зрения — с точки зрения начальника штаба фронта. А ведь воевали-то по-разному. 50-я армия, продолжая делать своё важное дело, сковывать противника возле Тулы, продвижения в первой половине декабря почти не имела. В 10-й армии положение было сложное. Не повезло ей с командующим. Генерал Голиков Филипп Иванович (будущий маршал) пользовался доверием Сталина и Берии, перед войной возглавлял Главное разведывательное управление. Но, как говорится, не люби друга-попутчика, люби друга-встречника. А Голиков был потатчиком, давал Сталину информацию, которая соответствовала умонастроению Иосифа Виссарионовича. Ошибок в оценке противника допустил много, однако Берия каким-то образом увёл его от ответственности. «Выплыл» Голиков в должности командарма. Хоть и понижение, но самостоятельная работа, возможность проявить себя. Он и проявил, быстро создав 10-ю. Администратор, организатор он был умелый, энергичный этого у него не отнять. Но генерал он кабинетный, а не фронтовой, не из тех, кто виден в сражении. Не отличившись на командных должностях, Голиков весной 1943 года возглавил Главное управление кадров Вооружённых Сил (учреждение на стыке наркоматов обороны и внутренних дел), где и пришёлся к месту. А полководческого дара было ему не дано.

Читая сводки, Иосиф Виссарионович никак не мог понять, почему 10-я столь медленно ползёт на запад. Тем более что ей помогает, расчищает дорогу гвардейский кавкорпус Белова. Вот, по карте же видно: кавалеристы все время опережают армию на пятнадцать-двадцать километров, буквально тянут за собой её правый фланг. А Голиков каждый день сообщает: упорное сопротивление противника, превосходящие силы противника, потери…

— Ви-и можете объяснить, Николай Алексеевич, почему Голиков со своей большой армией то и дело спотыкается, а у Белова успех за успехом? Он даже не докладывает о противнике, он сообщает о занятых пунктах, о трофеях. А ведь у Белова сил раз в восемь меньше.
Может, перед ним нет неприятеля и он идёт по ничейной территории? — Такая «шутка» свидетельствовала, что Иосиф Виссарионович раздражён. А я в который раз говорил ему о таланте комкора, об опыте войск, которые уже били противника и морально превосходят его, о том, что корпус Белова — едва ли не единственное у нас воинское соединение, сохранившееся с начала войны, что Белов не ввязывается в затяжные бои, а обходит, обтекает опорные пункты противника, не боясь того, что немцы окажутся на флангах или даже в тылу. А Голиков, наоборот, прямолинейно атакует вражеские узлы сопротивления. Ну и так далее.

Положительным результатом подобных разговоров и моих докладных записок было то, что Сталин по моим предложениям постоянно наращивал потенциал группы генерала Белова. Ему передали из 10-й армии стрелковую дивизию и, что очень важно, три лёгкие кавалерийские дивизии. У Голикова эти дивизии были незаметны, а оказавшись в руках настоящего боевого генерала, сразу проявили себя.

Теперь самое время сказать о том событии, которое я считаю важнейшим в декабрьском сражении под Москвой и которое в общем-то выпало из поля зрения многих наших историков: видели, что поближе, что легче понять.

Общая картина из того, что сказано мною впереди, вырисовывается такая. Нанеся контрудары по противнику, войска Западного фронта на нескольких направлениях заметно продвинулись вперёд. Угроза, нависшая над нашей столицей, стала менее острой, но не исчезла. По сути дела, фашисты были отброшены на те рубежи, с которых они начали своё ноябрьское наступление. Фронт проходил по линии Волоколамск, Дорохово, Наро-Фоминск, а ведь это ближнее Подмосковье. К тому же примерно к 25 декабря нам, военным специалистам, стало ясно, что наступление выдыхается. Этого следовало ожидать. Значительного перевеса над противником мы не имели. Метели и морозы — они ведь хуже для наступающих, чем для обороняющихся, засевших в населённых пунктах. Людей у нас в ту пору хватало, но нечем было вооружить их. Маршевые батальоны, прибывшие на фронт, собирали для себя оружие на местах недавних боев. Плохо было с боеприпасами. А немцы подтянули свои войска на угрожаемые участки, возвели разветвлённую сеть оборонительных сооружений. Противнику, увы, повсюду удалось сохранить целостность своих линий. Ещё несколько дней, неделя — и фронт стабилизируется, застынет, немцы получат необходимую мм передышку, и опять труднопредсказуемым будет дальнейшее. Что предпринять, чтобы чаша весов склонилась бы в нашу пользу, — над этим ломали голову в штабе Западного фронта, в Генштабе, этим был весьма озабочен Иосиф Виссарионович. А между тем чаша уже качнулась, уже свершилось то, что спрессует все предыдущие контрудары и разовьёт их в общее контрнаступление под Москвой. Уже лопнул немецкий фронт, лопнул непоправимо, хотя тогда, в сумятице дел и забот, с нашей стороны на это почти не обратили внимания. Ну, молодым генералам, даже сравнительно молодым, таким, как Жуков и Василевский, простительно. Непрофессиональному военному Сталину — тем более. Но мы-то с Шапошниковым, имея за плечами не одну войну, мы-то как просмотрели… Впрочем, даже сами «виновники» случившегося, генерал Белов и генерал Гудериан, не сразу осознали важность того, что произошло, как это отразится на их судьбах, изменит всю обстановку на фронте.

После нескольких неудач занервничал Гейнц Гудериан, впервые за свою военную службу вынужденный отступать.
И перед кем?! Стыдно даже говорить: его прославленные на всю Европу танкисты не смогли сдержать конницу! (Он ни разу не упомянет в своих мемуарах, что не сумел справиться с русской кавалерией!) Опыта отступления, отвода войск у него не было, однако ум и интуиция помогли Гудсриану сделать наиболее правильный выбор. Он решил пожертвовать частью территории и быстро отвести свою танковую армию на линию Орёл, Калуга, заняв оборону по рекам Зуша и Ока. Фронт сокращался вдвое, высвобождались войска. И очень важно, что по берегам этих рек сохранились оборонительные сооружения, созданные ещё летом и осенью (в промёрзшую землю не закопаешься).

Соответствующий приказ был отдан и начал выполняться. Основа танковой армии — её танковые дивизии отводились к Орлу для отдыха и пополнения. Остатки нескольких пехотных дивизий под прикрытием полка «Великая Германия» оттягивались к Оке, чтобы освоиться и закрепиться на новом рубеже. От Тулы в сторону Калуги, тоже к Оке, начал отходить 43-й армейский корпус.

Все это Гудериан сделал по собственной инициативе. Но не учёл одного обстоятельства. Прежде ему прощалось многое, вернее прощалось все: и авантюризм, и чрезмерная самонадеянность, и даже сумасбродство. Ему всегда сопутствовал успех, а победителей, как известно, не судят. Фюрер щадил самолюбие прославленного танкиста. Однако до поры до времени. Узнав, что Гудериан самочинно отводит войска на новый рубеж, Гитлер взъярился. Это полностью противоречило его концепции: удерживать до последней возможности каждый опорный пункт, умирать, но не отступать, жёсткой обороной измотать русских, сорвать их замыслы. К этому вроде и шло, а Гудериан вдруг решил оставить большую территорию с крупными населёнными пунктами, с узлами дорог. Ни по телефону, ни в личной беседе Гудериану не удалось убедить фюрера в своей правоте. Распоряжение об отводе войск было отменено.

Возникла неизбежная в таких случаях сумятица. Одни части ещё выполняли старый приказ, другие новый, третьи ждали дополнительных указаний, а русские тем временем продолжали давить по всему фронту, ещё больше осложняя и запутывая обстановку. Танковая армия как бы разделилась на три большие обособленные группы, перемещавшиеся по расходящимся направлениям. Гудериан терял управление, а наши наступавшие войска действовали слаженно и уверенно.

В ночь на 18 декабря 1-й гвардейский кавалерийский корпус, а если быть точным — его 1-я гвардейская кавалерийская дивизия генерал-майора Баранова (помните богатыря-кавалериста с громовым голосом, любимца конников, отца-командира, у которого все имущество помещалось в седельных сумках) — дивизия этого воистину фронтового генерала пересекла железную дорогу из Тулы на Орёл и завязала бой за большое село Карамышево, что на шоссе опять же из Тулы на Орёл, на так называемом Симферопольском шоссе. Запомните это малоизвестное название — село Карамышево.

По мнению командира корпуса Павла Алексеевича Белова, бой предстоял трудный. Логика: немцы не пожалеют сил, чтобы оставить за собой важнейшую рокаду, связывавшую два крупных города, позволявшую маневрировать силами и средствами. Исходя из этого, генерал Белов начал подтягивать резервные полки, дабы обойти сильный оборонительный узел с севера и с юга. В лоб он, как известно, не штурмовал. Я потом, приехав в гвардейский кавкорпус, подробно расспрашивал самого Белова, начальника штаба Грецова, начальника разведки Кононенко о событиях тех часов и дней, но эти товарищи не очень охотно говорили о себе, о своих делах, как-то все сбивались на шутку. В отличие от тех, кто сделает на грош, а шумит на червонец. В ту ночь в штаб корпуса заявилась из Москвы фотокорреспондент Галина Санько, женщина напористая, смелая И хороший мастер своего дела. Она прямо-таки замучила интеллигентного, по-кавалерийски галантного генерала Белова — корпус, мол, гвардейский, геройский, о нем много пишут, с восторгом и удивлением — клинки против танков! — но нет ни одного снимка конной атаки.
Где заснять, как заснять? Напрасно Павел Алексеевич и люди его штаба увещевали энергичную корреспондентку, объясняя, что теперь другие времена, в конном строю с шашками наголо не атакуют, что преимущество наше в манёвренности, в быстроте, в проходимости, в умении вести ближний бой… Для Галины Санько это были пустые слова, ей нужны были броские кадры. Она знала, что после успеха под Каширой в корпус приезжали кинооператоры, недавние коллеги по Мосфильму командира 2-й гвардейской кавдивизии полковника Осликовского. Он выделил им несколько эскадронов для съёмок в тылу «лихой кавалерийской атаки». Эта «атака» попала в кинохронику, смотрелась с интересом, но была в общем-то заурядной «липой». А Санько хотела настоящих, живых кадров. И была очень разочарована тем, что важный опорный пункт противника — село Карамышево — взяли быстро, без кавалерийских атак, в обычном ночном бою, когда одни спешенные эскадроны сковывают врага с фронта, а другие обтекают с флангов. Ну, стреляет боец из пулемёта, ну, перебегают люди от укрытия к укрытию — обыкновенные снимки. Но, сама того не сознавая, Галина Санько запечатлела самое интересное, самое важное — обычные будни войны: выдвижение эскадронов по заснеженной целине к передовой, вступление конницы в населённый пункт, генерала Белова на перекрёстке дорог. Теперь эти неброские правдивые снимки лежат у меня, очень жаль, что жанр этой книги не позволяет использовать их здесь.

Если Галина Санько была огорчена тем, что не удалось сделать впечатляющих кадров, то Павел Алексеевич Белов был обрадован и в какой-то мере удивлён быстрым успехом под Карамышево. Взяли почти без потерь. Гвардейцы, выставив заслоны, разошлись по домам греться и отдыхать. Большое-то, оно зачастую начинается не очень заметно. Павел Алексеевич сознавал, разумеется, что достигнут важный успех, перерезана единственная рокада танковой армии Гудериана, который лишён теперь свободы манёвра. Белов был уверен, что враг попытается восстановить положение, оттеснить вырвавшуюся вперёд конницу, но… Ещё до полудня к Белову прибыл начальник разведки корпуса майор Кононенко. Без вызова. И с интереснейшим сообщением. Позволю себе сказать, что Кононенко, выдающийся разведчик, воистину «глаза и уши» командира, считал, что по своей должности обязан по крайней мере за сутки знать, что замышляет, на что способен противник. Так понимал свою работу этот мужественный, смекалистый человек, с виду обычный усатый крепыш-кавалерист. Но Белов умел разбираться в людях и не случайно доверил молодому командиру дело весьма ответственное. Ещё в Испании Александр Кононенко, владевший румынским языком, понимавший испанский, был не кем-нибудь, а… советником по разведке командира республиканской дивизии. Ещё там, на пробном полигоне второй мировой войны, встретился с немецкими фашистами, понял их суть, возненавидел их. Теперь перед Кононенко самые отъявленные, самые наглые гитлеровцы стояли навытяжку, ощущая его силу, знания, ненависть. Он получал на допросах пленных все, что требовалось. А сам Кононенко, поняв и оценив талантливость и человеческие качества Белова, был предан ему с первых дней совместной службы, с 1940 года, и до самой смерти Павла Алексеевича.

Так вот, ещё до полудня 18 декабря майор Кононенко незванно прибыл к Белову с необычным сообщением. Сначала, как всегда, кратко и чётко изложил суть. После взятия Карамышево перед группой войск генерала Белова обнаружился разрыв в боевых порядках немцев: между населёнными пунктами Щекино и Сумароково (один в двадцати, а второй в сорока пяти километрах южнее Тулы) немцев нет. В полосе танковой армии Гудериана дыра шириной в двадцать, километров, и не где-нибудь, а на важнейшем шоссе.
И первым вопросом Павла Алексеевича (и к Кононенко, и к самому себе) было: почему? как могло такое случиться? Он ведь не знал о просчёте, который был допущен Гудерианом, а точнее, о той ошибке, которую сам же Белов своими действиями заставил совершить немецкого генерала. Майор Кононенко уточнил: главные силы 43-го пехотного корпуса из армии Гудериана медленно отходят на северо-запад, в сторону Калуги. Остатки танковых дивизий оттягиваются к Орлу. Непосредственно перед группой Белова отступают через Крапивну и Одоев к Оке остатки 112, 167 и 226-й вражеских пехотных дивизий с многочисленными обозами и тыловыми подразделениями. Прикрывает их полк СС «Великая Германия», хоть и потрёпанный, но ещё достаточно сильный.

Павлу Алексеевичу пришлось в тот день поступиться галантностью, препоручив милую гостью Галину Санько заботам своего расторопного ординарца, земляка Дмитрия Бобылева. А сам с начальником штаба полковником Грецовым и его заместителем майором Батуриным, с Александром Кононенко обсуждал сложившуюся ситуацию. И размышлял. Анализировать, советоваться — забота общая, а принимать решение и нести ответственность должен командир.

Для лучшего уяснения обстановки хочу сказать следующее. Бывали и до этого разрывы в боевых порядках противника, разных размеров, в разных местах. Хотя бы возле той же Тулы. Но ни один из наших военных руководителей, вплоть до Ставки, не решился глубоко ввести в эти разрывы войска. Не лезть же самим в окружение, на верную гибель?! Запугали нас немцы летом и осенью, сложился стереотип, боязнь дерзких бросков, отрыва от своих главных сил. А ведь без таких смелых действий вообще невозможно крупное наступление, невозможен большой выигрыш. И вот теперь перед Беловым встала задача с несколькими неизвестными. Что предпринять? Ожидать, пока подтянемся 10-я армия, отставшая на два суточных перехода, — значит дать немцам уйти из-под удара, закрепиться на новых рубежах. Терять время нельзя — это Белов отверг сразу. Самое простое и лёгкое — повернуть на север, к Туле, Но зачем? Оттуда нет угрозы. Разъезды, посланные Кононенко, уже встретились возле Ясной Поляны с передовыми частями 50-й армии Болдина; осада Тулы фактически снята. Тогда что же, повернуть свои силы на юг, на Мценск и Орёл, на эти важные опорные пункты? Успех вполне возможен, но опять же какой смысл? Через двое-трое суток к Мценску должна выйти пехота 10-й армии, а южнее, к Орлу, дивизии 61-й армии. Это их полосы. Они прикроют группу Белова с юга. А что же он?

И тут Павел Алексеевич на свой страх и риск принял, как я считаю, смелое и мудрое решение, изменившее вскоре весь ход боевых действий на Западном фронте. Выставив заслоны на шоссе в сторону Орла, где концентрировались танки Гудериана, Белов бросил главные силы — две гвардейские и три лёгкие кавдивизии вперёд, и разрыв, на отходящего, деморализованного противника. Первый рывок — на тридцать километров до райцентра Крапивна. Втрой рывок — опять на такое же расстояние по правому и левому берегу реки Упы до Одоева, важного опорного пункта противника. Стоящий на высоком холме, Одоев словно бы самой природой создан для обороны (его-то — помните? — и приказано было Жуковым взять в честь дня рождения товарища Сталина как подарок). Белов торопиться и штурмовать не стал. Обошёл город с юга и севера, а когда немцы попятились, боясь окружения, состоялась-таки редкая по тем временам атака в конном строю с шашками наголо по ровному, обдутому ветрами полю в сторону Стрелецкой слободы. События этой такой были ускорены, город от разрушения гвардейцы спасли, а вот Галине Санько опять не повезло. На рассвете это случилось, а она приехала в Одоев только днём.

8

На очередном докладе Верховному Главнокомандующему генерал армии Жуков, подробно осветив положение на южном крыле Западного фронта, сказал:

— Есть мнение преобразовать группу войск генерала Белова в армию.

Сталин, спокойно и благожелательно слушавший, оторвал взгляд от карты:

— Какая в этом необходимость, товарищ Жуков?

— У Белова армейская полоса наступления. По количеству соединений, по личному составу и вооружению он превосходит некоторые армии. А Белов фактически лишь командир кавалерийского корпуса, аппарат управления у него минимальный.

— Но он неплохо справляется.

— Пока, — с нажимом произнёс Жуков, — пока ещё справляется. Одна группа уходит все дальше, полоса её продолжает расширяться, трудности прибавляются. Я считаю, что генералу Белову пора быть командармом.

Сталин ответил не сразу и заговорил негромко, вроде бы сам с собой:

— Группа войск генерала Белова сложилась в ходе боев и воюет с похвальным успехом. Это мобильное объединение рождено самой жизнью. Объективные условия потребовали создать его. В подвижности, стремительности и решительности сила этой группы.
А мы вмешаемся, дадим Белову штаб, тылы, управления, службы… Нет, пусть пока останется группа войск, которую можно легко рассыпать и быстро воссоздать на нужном направлении. Когда такая форма перестанет приносить реальную пользу, мы возвратимся к этому вопросу, товарищ Жуков. — Помедлив, Сталин добавил: — А генерал Белов действительно очень хорошо проявил себя. Его надо особо отметить.

— Он представлен к ордену Ленина.

— Это правильно. И правильно было бы повысить его в звании. Это укрепит его авторитет, ему легче будет командовать, общаться с соседними командармами, да и с вами, товарищ Жуков. Меньше будет ощущаться разница в положении. Как вы считаете?

Георгий Константинович уловил, конечно, сарказм. Ответил:

— Я об этом не думаю, есть заботы поважнее.

— Это тоже имеет значение, — усмехнулся Иосиф. Виссарионович.

Вообще в те предновогодние и новогодние дни, после успехов под Ленинградом, под Ростовом и под Москвой, впервые довольно щедро давались награды. Если говорить про особо отличившийся Западный фронт, с которым я был тогда непосредственно связан, то там ордена получили все командармы, начиная от Кузнецова, от Власова и до южного крыла — до Болдина и Голикова (Белов был в том же списке, хотя официально командовал лишь кавкорпусом). Практически все командиры частей, соединений и объединений были повышены в звании (Лелюшенко, Власов, Рокоссовский, Белов и некоторые другие товарищи из генерал-майоров стали генерал-лейтенантами). Справедливо и закономерно. Однако в списках поощрённых, кои были обнародованы 3 января 1942 года, не оказалось самых главных фигур: не упоминались Сталин, Жуков и, если не изменяет память, не упоминался Шапошников. Ну а меня-то вообще никогда ни в какие официальные списки не заносили.

Между тем, и я это категорически утверждаю, Жуков был в числе представленных к награде и к повышению в звании. У меня сомнений не было в том, что он должен стать маршалом. Представлял его Генштаб. А вычеркнул из списков Сталин — и на повышение, и на награду. Как, кстати, вычеркнул и самого себя. Но почему? Я мысли не допускал о мести со стороны Иосифа Виссарионовича за то, что Жуков в какие-то дни и недели подмосковной битвы превосходил, подавлял Сталина, был непочтителен, груб с ним. Нет, Иосиф Виссарионович не забывал обид, но до мелких пакостей не опускался. Да и нужен был ему Жуков, как и всем нам. На мой вопрос о справедливости Сталин, ответил если и не коротко, то уж во всяком случае вразумительно:

— Отмечены люди, которые непосредственно сражались за Москву или, скажем, за Ростов… которые руководили боями, участвовали в боях. А товарищ Сталин и также товарищ Жуков не только руководят сражением за столицу, не только отвечают за это направление, но возглавляют и ведут всю большую войну. Вот если мы будем выигрывать, если мы выиграем эту войну, тогда народ и партия воздадут нам по заслугам. А пока рано хвалить нас.

Нас? Он подразумевал, думаю, и Шапошникова, и Василевского, и меня, грешного. Однако Сталин не был бы Сталиным, тем внимательнейше-скрупулёзным руководителем, который не оставляет без наказания даже проступки, не говоря о преступлениях, но, с другой стороны, обязательно поощряет отличившихся. Генералу армии Жукову, несомненному герою Московской битвы, без лишних слов было предложено выбрать для себя любую дачу в лучших местах ближнего Подмосковья. В пожизненное пользование. Независимо от любых обстоятельств. Дар правительства от имени народа. Жуков и выбрал тогда упоминавшуюся уже Сосновку, полюбившуюся ему, где и провёл опальные, но по-своему счастливые последние годы, согретые семейным теплом, любовью к дочери Машеньке, очень похожей на отца.
Там бы музей создать Жуковский, но нет: едва Георгий Константинович ушёл от нас в мир иной, новоявленные дельцы сразу захапали прибежище замечательного полководца!

Ну и меня не оставил без внимания Иосиф Виссарионович, сделал существенный, с его точки зрения, шаг: ещё более чётко определил моё официальное положение, мой формальный статус, подчеркнув особое доверие.

Как известно, все формы деятельности в нашей стране, превратившейся поневоле в военный лагерь, борьбу с фашистами, вообще всю жизнь нашей Родины организовывал, направлял в ту пору Государственный Комитет Обороны, сосредоточивший у себя всю полноту власти. Ход событий показал, что уровень руководства ГКО в целом оказался значительно выше уровня соответствующих структур противостоявшей нам стороны. Мы все же победили, а не немцы при их прекрасной организованности, при их внушительном начальном превосходстве. О делах судят по результатам.

За время своего существования, с июня 1941 года и до сентября 1945 года, до полной капитуляции японских вояк, ГКО принял почти десять тысяч постановлений и решений, в основном по военным и военно-экономическим вопросам. И все — с участием Сталина. Труд колоссальный. При этом ни одно постановление не повисло в воздухе, все вершилось точно и по возможности в срок. Выполнение жёстко контролировалось. Для этого имелась чёткая, бесперебойно действовавшая система. Вот лишь часть се. Более чем в 60 городах страны были созданы местные комитеты обороны, объединявшие гражданскую и военную власть, непосредственно выполнявшие постановления Государственного Комитета Обороны. Немаловажной составной частью этой системы были уполномоченные ГКО, наделённые очень большими полномочиями. Они выезжали на места для контроля, для организации того или иного дела, чаще всего выпуска военной продукции, подолгу оставались на крупных заводах, стройках, на предприятиях транспорта.

Так вот, в разряд уполномоченных ГКО Иосиф Виссарионович зачислил и меня. Но не просто зачислил. По его желанию я стал тогда единственным особоуполномоченным, обретя уникальные права и уникальный документ, подтверждающий их. Иосиф Виссарионович вручил мне красно-кирпичного цвета книжечку с золотым тиснением. На развороте моя фотография и типографски отпечатанный текст:

УДОСТОВЕРЕНИЕ

в одном экземпляре

НАСТОЯЩИМ УДОСТОВЕРЯЕТСЯ, ЧТО ПРЕДЪЯВИТЕЛЬ СЕГО ЛУКАШОВ НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ, В КАКОМ БЫ ЗВАНИИ ИЛИ ДОЛЖНОСТИ ОН НИ ПРЕДСТАВИЛСЯ, ЯВЛЯЕТСЯ ОСОБОУПОЛНОМОЧЕННЫМ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ. РАСПОРЯЖЕНИЯ, ПЕРЕДАННЫЕ ИМ ОТ ЛИЦА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГКО, ЯВЛЯЮТСЯ ОБЯЗАТЕЛЬНЫМИ ДЛЯ ВСЕХ ДОЛЖНОСТНЫХ ЛИЦ НА ВСЕЙ ТЕРРИТОРИИ СССР".

Две подписи: И. Сталин и Л. Берия.

На другой стороне разворота, внизу, напечатано помельче: «Любые запросы по этому удостоверению направлять только через органы государственной безопасности лично народному комиссару внутренних дел».

Я видел, что Иосифу Виссарионовичу нравился сей документ, ещё раз подтверждавший его открытость ко мне. Доволен был он, что нашёл возможность сделать приятное. И совет присовокупил:

— Николай Алексеевич, вы можете являться в любой ипостаси, в любом звании, но желательно не выше генерал-лейтенанта, чтобы избежать лишнего любопытства к себе.

— И кривотолков, — понял и согласился я. — Генерал-полковников, а тем более генералов армии, у нас единицы, они известны. А генерал-лейтенантов значительно больше. Только я, Иосиф Виссарионович, предпочитаю все-таки форму без знаков различия. Так свободней. И полезней.

— Дело ваше, — улыбнулся Сталин. — Но все же в зеркало на себя полюбуйтесь в форме генерал-лейтенанта. Перед дочерью покрасуйтесь. Интересно, что она скажет? Привыкайте.

— С этого и начнём, — согласился я.
И, не дав Сталину передышки, повернул разговор: — Раз уж о наградах и поощрениях… У нас теперь в войсках очень много людей старших возрастов, сражавшихся с германцами ещё в ту войну. Есть даже такие, которые в русско-японской участвовали. Это опытные, умные бойцы, а стоят они в одном ряду с зеленой молодёжью, стрельбы не слыхавшей. Никакого отличия. Многие награждены Георгиевскими крестами, а ведь эта награда давалась только нижним чинам, и только за подвиг, за личное мужество. Обидно ветеранам, что забыли об этом, что ими помыкают неоперившиеся мальчишки. Почему бы не дать разрешение носить Георгиевские кресты наравне с советскими наградами? Это повысит авторитет ветеранов, они станут заметнее, к ним будут прислушиваться, перенимать опыт.

— Пожалуй-пожалуй, — задумчиво произнёс Иосиф Виссарионович. — Ещё одна укрепляющая цепочка.

— В самом начале войны, — продолжал я, — в кавкорпус генерала Белова влился добровольческий кавалерийский полк, созданный в Николаеве из тех, кто раньше воевал с германцами, с четырнадцатого года по восемнадцатый. Две тысячи сабель. Их, этих ветеранов, распределили по эскадронам. На шесть-семь молодых и неопытных пришёлся один видавший виды кавалерист. В каждом отделении один-два ветерана. Это же цемент! Правая рука командира. При надобности и командира заменят. Прошлые награды сразу выделили бы их.

— Пожалуй, — повторил Сталин. — У нас товарищ Будённый полный георгиевский кавалер?

— Да, один из немногих. Два серебряных, два золотых креста. Полный бант.

— Интересно, будет ли Семён Михайлович носить эти награды? — тихо засмеялся Иосиф Виссарионович, вероятно представив себе кресты на широкой груди Будённого рядом с теперешними орденами.

— А почему бы и нет?

— Согласитесь, Николай Алексеевич, несколько странно: Будённый командует парадом на Красной площади, а у него царские кресты блестят…

— Почему царские? Русские награды, заслуженные в борьбе с супостатами, с врагами Отечества.

— Меня вы убедили, я ценю традиции русской армии. Польза будет. Но как отнесутся к этому наши военные? Тот же товарищ Ворошилов… Я постараюсь повлиять на них… Мы говорим сейчас только про Георгиевские кресты или и про офицерский орден Святого Георгия?

— Только про кресты. С орденом сложнее. Давался он редко, удостаивался лишь тот, кто не только обязанность свою воинскую исполнил во всем по присяге, чести и долгу, но сверх того ознаменовал себя на пользу и славу российского оружия особым отличием, — так примерно записано в статусе. Получивший Святого Георгия автоматически становился потомственным дворянином… Боюсь, что теперь носить будет некому. Может быть, найдутся единицы… А Георгиевские кресты хранятся у многих. Не полные банты, конечно, но по одному, по два.

— Пожалуй, пожалуй. — Привязалось к Сталину это словечко. — Разница существенная… Подготовьте проект решения.

Прошло ещё некоторое время, и засияли на гимнастёрках ветеранов рядом с новыми традиционные награды нашего доблестного воинства. Бывало потом на фронте, и не раз бывало: в тяжкий момент боя, когда не оставалось в цепях решительных командиров, когда по призыву «Коммунисты, вперёд!» уже некому было подняться, звучало, как прежде над полем брани: «Георгиевские кавалеры, вперёд!» И вставали, и шли ветераны навстречу смерти, на штурм, на прорыв!