В том же 1209 г. Бертольд Венденский и Руссин вторглись в Унгавнию39 . Однако епископа по-прежнему не устраивали действия меченосцев против эстов. Он послал к язычникам священника Алебранда, а затем других послов для мирных переговоров. «И заключен был ими мир…Бертольд же Венденский и Руссин со своими леттами не приняли мира и стали готовиться к битве»40 . То есть меченосцы совершенно откровенно проигнорировали политику епископа и не собирались сворачивать наступление на эстов41 . Очевидно, Орден начинает проводить самостоятельную военную политику. И если годом раньше меченосцы не решились пойти на конфликт с епископской администрацией и согласились на перемирие с эстами, то теперь поступили сообразуясь лишь с собственными интересами. Возможно, изменение орденской политики было связано со сменой магистра. Новый глава Ордена, Волквин был настроен по отношению к Альберту гораздо более решительно, нежели его предшественник.
В 1210 г. рижские меченосцы участвовали в отражении нападения на город куршей. Затем на помощь Риге подошло орденское войско под командованием Бертольда Венденского. По сообщению Генриха Латвийского, курши сняли осаду как раз накануне подхода войск Бертольда, испугавшись якобы подошедшего к Риге отряда епископского вассала Конрада фон Мейендорфа. Но скорее всего, хронист, верный своей традиции, в очередной раз преуменьшает заслуги Ордена. На самом деле наибольшую угрозу для язычников представляло как раз войско Бертольда42 . Конрад фон Мейендорф сидел в Икскюле, то есть километрах в двадцати от осажденной Риги, но на помощь ей отнюдь не спешил. Между тем, как Бертольду, чтобы прийти к ней на выручку пришлось совершить, как минимум, двухсоткилометровый марш. И поскольку ему пришлось это сделать, очевидно, что сил Конрада для освобождения Риги было недостаточно, а соответственно и отступление куршей, как, впрочем, и выступление Конрада, следует связывать с подходом орденского войска.

III
К концу XIV века в славянском мире произошло событие особого значения. Польско-Литовская уния 1386 года соединила два крупнейших западно-славянских государства. Мужская Венгерская линия, воцарившаяся в Польше после династии Пястов,
1 «Политика — служанка религии», вместо слов боны Аквината: «Philosophia est ancilla religionis».
2 Nulla salus extra ecclesiam. 117
прекратилась, и вступившей на польский престол дочери Людовика — Ядвиге магнаты подъискивали мужа. Занявший Литовско-Русский княжеский стол в 1377 г. Ягайло Ольгердович искал руки Ядвиги, так как, помимо обаяния короны, его влекла к этому необходимость укрепить свои владения. Традиции Гедимина и Ольгерда не были ему чужды, но он не был способен оценить внутреннее состояние тогдашней Польши и понять, какому влиянию он подвергает свое родное княжество. Он не только не был способен дать новое направление политике Польши в отношении Славянства, но, заискивая в польских магнатах, подчинился тем указаниям, которые те ему дали. Православный Яков не задумывается вторично креститься по католическому обряду и становится, после брака с Ядвигой, Польским королем Владиславом II, Ягелло.
Воинствующая католическая церковь к этому времени была уже сильна во всей Польше, и католическое духовенство принялось энергично за «духовное объединение», под покровительством Ягелло. В Литве, в XIV веке, русский элемент преобладал, и в столице Литвы, Вильне, часть населения была издавна православной, когда, в 1387 г., на месте главного языческого храма была построена католическая церковь Св. Станислава. «Духовное объединение» вело за собой «объединение политическое»: поляки, одновременно с этим, получили перевес в управлении Литвою, что вызывало Литовскую оппозицию, во главе которой уже в это время стоял Витовт.
Увлекаемый идеей осуществления традиций польской короны, завещанных Казимиром Великим, и обещаний, данных польским магнатам, при вступлении на престол, Ягелло, по своей близорукости, усвоил политику насаждения польской культуры в Литве и Зап. Руси. Если в духе того времени наступательная политика Польши в отношении ослабленных татарским игом областей Зап. Руси и оборонительная в отношении Тевтонского Ордена имела свое оправдание, то более дальновидный политик мог бы провидеть все последствия насильственного насаждения польской культуры и католицизма в Литве и З.-Русских областях, культурно, численно и территориально преобладавших в государстве Гедимина и Ольгерда. До сих пор живущее в народном предании выражение «ополячение» рисует отношение русских к наступательной политике Польши.
Эта пагубная политика в отношении соединенного реальной унией Литовско-Русского государства усложняло задачу Ягелло в отношении Ордена. Существование оппозиции в Литве и Зап. Руси, вечный страх перед племянником Витовтом, сыном Кейстута, которого он, по преданию, умертвил в Кревской темнице, заставили Ягелло назначить наместником Литвы брата своего, Скиргайло. Однако, это только ухудшило положение. Витовт обратился к крестоносцам и нашел союзника в своем зяте, Московском вел. князе Василии Димитриевиче. В союзе с Орденом, он разбил Ягелло и в 1392 г. заставил признать себя Вел. Князем Литовским. Эти постоянные раздоры и боязнь усиления Витовта, который занят был культурным возрождением Литвы, независимо от Польши, и были причиной того, что даже тогда, когда раздоры на время стихли, когда восторжествовала общая «славянская идея», и был нанесен страшный удар немецкому натиску, удар этот не добил окончательно Ордена, и он сохраняется как одной, так и другой частью соединенного государства, для взаимного противовеса.
Личности Ягелло и Витовта играют в этих событиях не последнюю роль.
Ставленник польских магнатов, Ягелло, давший при вступлении на польский престол массу обещаний польской знати, в высшей степени близоруко разрешает вопрос взаимного отношения Польши и Литвы с Зап. Русью. Относясь с нетерпимостью к восточной церкви, несмотря на то, что не так давно был крещен по православному обряду, Ягелло, литвин по происхождению, приносит интересы Литвы и своей родины Жмуди, идее поглощения Литвы Польшею.
Договоры реальной унии возобновлялись, по настоянию Ягелло, неоднократно, и, напр., по Виленскому акту 1401 года1, Витовт подтверждал верность Польше, а посл его
1 Вскоре после битвы с татарами на р. Ворскле.

смерти Литва должна была отойти во владение Польши. Таким образом, стремления Польши к инкорпорации Литвы несомненны с самого начала «унт», и Городельский сейм 1413 г. только подтверждает это.
Ягелло находился под сильным давлением католического духовенства и польских магнатов, которые со времени прекращения династии Пястов сумели снова взять власть в свои руки. Слабость Ягелло вполне объяснима самыми условиями его вступления на престол Польши, но несомненно, что более тонкий политик понял бы весь вред насильственного приобщения к западной церкви Литвы и Зап. Руси.
Слабый администратор, близорукий политик, лишенный военных дарований, Ягелло не справился бы с поставленным Тевтонским орденом роковым вопросом: быть или не быть Польше с Литвою и Зап. Русью, если бы во главе Литвы не стоял даровитый Витовт. При всей слабости Ягелло, искавшего спасения души в постоянном общении с католической церковью, коварство и неразборчивость в средствах составляли одну из существенных черт его характера. Продание и большинство историков не сомневаются в том, что брат Ягелло, Кейстут, заточенный им в 1332 г., окончил свои дни насильственной смертью в стенах Кревской темницы. Витовт же всегда считал Ягелло убийцей не только его отца, но и матери.
Личность Витовта обращала на себя внимание как современников, так и историков. Облик этого талантливого вождя Литвы и Зап. Руси и главнокомандующего соединенной польско-литовско-русской армией воплощает в себе, с одной стороны, доблесть и мужество древнего литовца-язычника, с другой стороны, на нем отражается вся развращающая атмосфера постоянных переходов из одной веры в другую, под влиянием обстановки, вечная необходимость действовать на два фронта: Польша и Орден.
Его сношения с Орденом еще до 1392 г., постоянные соглашения с немцами для борьбы с Ягелло и в то же время сознание того, что исконный враг Литвы и всего Славянства и есть этот самый Орден, выработали в характере Витовта те перфидные черты, которые справедливо служат ему укором.
Однако, мужество Витовта, понимание им коренных задач родной Литвы и Зап. Руси были несомненны. Для культуры родного края, находившегося еще в состоянии почти первобытной дикости, Витовт, не чуждый образования, сделал очень много, роль же его в роковой для Ордена войне 1409—1410 г., была доминирующей. Вот почему в народном предании Витовту прощены отрицательные черты его характера, и даже в польских летописях мы встречаем постоянные восхваления Витовта.
С того момента, как Витовт сделался великим князем литовским и русским (1392 г.), для Литвы и Зап. Руси наступает несомненно лучшее время. В отношении главного фактора тогдашних внутренних трети — религиозных верований, Витовт держится политики веротерпимости.
Над Литвой в этом отношении стояла власть Ягелло, который был по договору «Supremus dux Lithuaniae», но, наряду с распространением католичества, православное духовенство пользовалось покровительством самого Витовта, который не препятствовал его естественному распространению. Сделавшись, после нескольких переходов из одного верования в другое, католиком, он был им продолжительное время, но к концу своей жизни он принял вновь православие под именем Александра. Несомненно, что он считал восточную церковь более терпимой, так как его внимание было уже давно привлечено проповедью Яна Гуса, и он был занят вопросом о соединении Восточной и Западной церкви, на почве гуситского движения.
В связи с этим направлением внутренней политики Витовта выступают черты, рисующая его как человека, несомненно приобщенного к западно-европейской культуре описываемой эпохи. Постоянные сношения Витовта с Орденом с молодых лет познакомили его с главными течениями европейской жизни того времени.
В описываемую эпоху сильное слово Виклефа (умер 1384 г.) уже прозвучало, Ян Гус (умер 1415 г.) приближался к Констанцскому собору, и против духовного 119
государства римского папы выступили на борьбу новые, освежающие силы освобожденного мышления.
В воздухе носились предвестники культурных завоеваний этой великой эпохи: открытие Нового света, книгопечатания и т. д.
Реформационное движение, разбивая оковы человеческой мысли, созданные разлагавшей внутреннюю жизнь Европы папской властью, ждало своего завершителя в лице Виттенбергского монаха Мартина Лютера и Кальвина. Политическая жизнь Европы проходила бурную, хаотическую стадию своего развития. Из этого сплетения разнообразных течений начала XV века и рождалась современная нам Европа.
Воспитание политических деятелей XIV и начала XV века зародилось в той школе италианской полиархии, которая нашла впоследствии свое выражение в проповеди Макиаавели.
Если эта школа воспитала тех деятелей, которые справедливо заслужили имя «средневековых ассасинов», то анархическая федерация Германской империи воспитала почти такой же тип вероломного и коварного правителя, основывавшего свою деятельность на заботах об устройстве своей династии.
Среди этих политических течений нравственная личность Витовта не представляет собою чего-либо выходящего из ряда европейских политиков его времени.
И если Э. С. Пикколомини называет Витовта «Carnifex sanguinarius»1, то те черты железного характера Витовта, которые заставили историка дать ему такое название, — имеют свои корни в общих социальных условиях европейской жизни.
В мировоззрении европейца начала XV в. совершался переворот, горизонт умственного движения расширялся, и появились новые философские течения. В политической жизни, феодальный порядок, достигший расцвета, и нарождавшиеся новые экономические условия, вызванные расширением мирового рынка и новым укладом хозяйственной жизни европейца, — вызывали такое состояние умов, которое характеризуем собой эпоху «брожения». Неудивительно, что и этические воззрения европейца являются довольно шаткими. Развитие индивидуализма выразилось в появлении тех сильных личностей, которые характеризуют эту бурную, хаотическую эпоху европейской жизни.
Чтобы оценить вполне совершившийся переворот в жизни Европы, необходимо присмотреться ближе к тому умственному движению, которое нашло свое выражение в философских течениях XIV и XV в.в. и в реформационных стремлениях лучшей части европейского общества.
Несомненно, что современный культурный человек зародился именно в эту эпоху умственного и этического брожения. Этот феникс родился в том пламени, которое образовалось из смешения мыслей греческого, эллинско-римского и христианского миров.
В эту эпоху, — весну Возрождения, на почве внутреннего разложения схоластики, замечается сильное движение в области филологии, естествознания, религии и юриспруденции.
Схоластика — школьная наука, как известно, имела целью согласовать стремления философствующей мысли с догмой церкви. Принципом ее было полное поглощение философии церковным учением.
Схоластические учения являлись вполне жизненными для средневекового европейца. Значительная доза — мистицизма, которым сопровождались все схоластические теории, подкрепляла это учение, благодаря стремлениям общества к созерцательной жизни и влечениям ко всему таинственному.
Уже в Августинизме (Авр. Августин, умер 430 г.) церковная школьная наука достигает значительного развития. Далее, в течении тысячелетия, европейская философствующая мысль вращается в заколдованном кругу роковых для средневековой науки стремлений представить учение церкви в виде научной системы.
1 «Кровожадный резник»

Рецепция Аристотеля (ок. 1200 г.), произведения которого попали в Европу благодаря арабским комментаторам, способствовала утверждению и пышному развитию схоластики.
В учении Фомы Аквинского (умер 1274 г.) схоластика, с явной примесью мистицизма, достигает кульминационного пункта своего развития. Этот «doctor angelicus», в своих Summae и Comment, sententiarum, ясно выразил всемирный авторитет католицизма. Дальше идти было некуда, и схоластика в XIV в. клонится к упадку.
Насколько высоко поставлен авторитет католической церкви в «фомизме» можно судить по тому, что Фома Аквинат оставляет право за этой церковью освобождать подданных от повиновения князьям1.
Ход истории XIII и XIV в.в. показывает насколько сильно было влияния «фомизма» на политическую жизнь Европы.
Достигшая в фомизме апогея своего развития, схоластика стремится согласовать в энциклопедической системе два элемента: Аристотеля и христианство. Аристотель для схоластов не только философ Кατ έξοχήν2 но и «Praecursor Christi in rebus naturalibus»3.
Этим соединением «философии человеческой» с «философией божественной» схоластика невольно вносила в свое учение стремление к метафизическому анализу. Учение о воле, — королларий христианской философии, — получает блестящее развитие. Внутреннее созерцание развивает метод самонаблюдения, и уже в учении Августина, наряду с метафизикой внутреннего опыта, мы наблюдаем определенное расчленение психической деятельности на представление, суждение и волю4. Психологический вопрос о природе понятий человеческого ума блестяще развивался в известном диспуте номиналистов и реалистов.
Все это подготовляло возникновение «учения о двойной истине», в котором выразилось внутреннее противоречие философствующего мышления XIV—XV в.в. С того момента, как было понято это раздвоение мысли, учение Аристотеля начало освобождаться от искусственного согласования с католической доктриной.
Еще ранее наблюдаются отдельные попытки изучать природу посредством наблюдения. Оксфордский профессор Родер Бэкон (умер 1292) — «doctor mirabilis»5, в своем труде «Opus maius» предвосхитил многие мысли великого Франциска Бэкона (умер 1626) — одного из основателей Новой Философии.
К началу XV века общее стремление европейца преобразовать свою жизнь, заглянуть внутрь себя, недовольство своим внутренними «я», заметное еще со времен крестовых походов, — все это отразилось на стремлении философствующей мысли освободиться от авторитета католицизма, поколебленного к этому времени проповедью Виклефа и Гуса.
Мы нарочно остановились на закрепощении мысли схоластическим учением, чтобы ближе подойти к тому перевороту, к тому катаклизму европейской жизни, который носит название Гуманизма или Возрождения Наук и Искусств.
Культурно-художественное течение, начавшее возрождение искусств в Италии, интеллектуальное и научное течение, возникшее на почве разложения схоластики, и религиозное течение, зародившееся в немецкой мистике XIII в., — все эти бурные потоки цивилизации соединяются к началу XV века и производят переворот во всех областях европейской жизни.
1 В недавнее время на учение Фомы Аквинского опирался известный священнослужитель и проповедник «католического либерализма» Ламмене (Lamennais, умер 1854), редактор «I’ Avenir», в своих «Paroles d'un croyants (1834).
2 По преимуществу.
3 Предтеча Христа в делах природы.
4 Memoria, Intellectus, Voluntas.
5 Из ордена францисканцев.

Трудно себе представить более бурную эпоху в истории культуры. Политическая жизнь Европы как нельзя более способствовала развитию т. наз. демонических натур, в которых воплотился мятежный индивидуализм — стремление к самоусовершенствованию, к полному развитию своих умственных и моральных сил. Впоследствии, когда это бурное движение смягчается благородным духом эллинизма, начинается расцвет Эпохи Возрождения, вначале же мы наблюдаем полное смятение духа европейца.
Что касается «трудовой» части населения Европы, — цеховых организаций и крепостных — на них должно было новое движение отразиться с не меньшей силой. Из них формируется постепенно мещанство, — играющее впоследствии такую роль, — «третье сословие». Эта будущая «буржуазия» бросается на новые ост-индский и китайский рынки, колонизирует впоследствии Америку, развивает торговлю и мореплавание в неслыханных до того размерах.
Так, в Эпоху Возрождения, подготовляется новый хозяйственный уклад европейской жизни, ведущий к крушению феодального строя.
Все это весьма существенно для истолкования того общего необузданного характера жизни политических деятелей, который противоречит моральным императивам цивилизованного общества.
И только всмотревшись в состояние умов с XI и по XV в., мы поймем то всеобъемлющее, пылкое стремление вперед, которое охватило несокрушимым огнем всю Европу и, расширив исторический горизонт тогдашнего европейца, повело, наряду с поднятием умственного уровня, к созданию и национализации отдельных государств, положивших начало нынешнему облику Европы.
Духовное и светское государство папы было брешировано. Сознание этого охватило могучим огнем мятущегося европейца, и мы ясно наблюдаем с этой эпохи определенное стремление европейских государств к национализации. Это стремление было явным протестом против многовекового закрепощения всех областей европейской жизни влиянием римской курии, не признававшей национализма.

VI
Воспоминания наши, обращенные к славной победе 1410 года, переносятся на другой юбилей, имеющий, в цепи исторических событий, преемственное отношение к первому.
300 лет спустя после битвы у Грюнфельде-Таннедберга, близ устьев Зап. Двины, разыгрался последний акт той борьбы, которая с конца XII века велась немцами, во имя тех же эмиграционных традиций Ганзы и Тевтонского ордена.
Ливония, нынешний Прибалтийский край, в XII веке была тем же «Эльдорадо» для немецких колонистов, как и западные области Польши и Литвы.
В этой области, как и в Поруссии, Померании и Жмуди, Culturträger'ы средних веков, под эгидой религиозного прозелитизма, находили обильную пищу для своих вожделений. Ганзейская торговля имела здесь широкое распространение.
Со времен Мейнгарда, первого Ливонского епископа, началась проповедь католицизма среди Чуди и Латышей, издавна находившихся под властью Новгородцев и Полочан. Еще в 1030 г. Ярослав построил г. Юрьев (впоследствии Dorpat — Дерпт), но русские не стесняли туземцев и довольствовались лишь данью.
Когда был назначен епископом Альберт Буксгевден, деятельность немцев становится более агрессивной, и, по папской булле, в Ливонии появляются «Fratres Militiae Christi» — «Братья Христова Воинства», названные впоследствии Gladiferi т. е. «Меченосцами», или «Ливонским» орденом, распространявшим католицизм среди туземцев силою оружия.
Цитаделью миссионерской деятельности делается основанный Альбергом в 1201 г. город Рига, вскоре укрепленный и достигший значительного могущества, особенно благодаря вступлению с 1284 г. в Ганзейский союз.
Соединившись в 1237 г. с Тевтонским орденом, Меченосцы решительно повели политику распространения христианства и в то же время направили усилия к захвату Риги. Около того же времени датчане на побережье, между Финским и Рижским заливами, основали город Ревель.
XIII век открывает собою целый ряд кровопролитных войн Ордена, Датчан и Шведов с соседними Русскими княжествами.
Крестовый поход, зародившийся в Швеции, по велению папы, в 1239 году, закончился победой русских под начальством Александра Новгородского над Бюргером1, при владении Ижоры в Неву (1240 г.).
Победа эта, давшая Александру название «Невского», не предотвратила натиска Ливонских немцев, и к этому времени Ливонскому ордену удается даже захватить город Псков. Александр Невский обращается против Меченосцев, отнимает Копорье и Псков и, на льду Пейпуса (Чудское озеро), наносит Ордену жестокое поражение (1242 г.).
Эти две победы останавливают на время немецкий Drang nach Osten, но затем столкновения продолжаются, по прежнему, и, с падением самостоятельности Пскова и Новгорода, традиция борьбы с германизацией переходить к Московскому государю.
В XIV веке Рига переходить во власть Ордена. В 1330 году магистр Эбергард фон-Монгейм взял Ригу силой, и граждане Риги, подписав знаменитую «обнаженную грамоту», сдались Ливонскому ордену, ставшему главой над всей Ливонией и рижским архиепископом.
Полному объединению Ливонского ордена с Тевтонским мешала Жмудь,
1 Бюргер управлял в это время делами Швеции, вместо больного короля Эрика.

клином врезавшаяся между владениями обоих Орденов. Не поддаваясь миссионерским влияниям Орденов, Жмудь, как известно, и послужила ближайшим поводом к борьбе немцев с Литвой и Польшей, в 1410 году.
К концу XIV века влияние Тевтонского Ордена становится преобладающим; папская булла 1397 г. установила назначение рижского архиепископа только из братьев Тевтонского ордена. Таким образом, Рига становится центром деятельности этого Ордена на север от Литвы и Жмуди и на запад от Пскова.
Ко времени Грюнфельденской битвы, орден Меченосцев, подчиненный римской курии, находился в периоде увядания, и даже стремления талантливого ландмаршала Вольтера фон Плеттенберг, в конце XV века, не могли возродить Орден при прежних условиях. В это время рижские граждане образовали союз подобно гражданским союзам в Тевтонском Ордене и обратились за помощью к Альбрехту Бранденбургскому, создававшему Прусское герцогство.
Однако Альбрехту не удалось утвердиться в Ливонии. Роль реформатора выпала на долю Плеттенберга. Под влиянием религиозной реформации, католический архиепископ был устранен, и Рига переходит под исключительную политическую опеку Ордена.
К этому времени Московское государство вступило в новый период своего существовали. Иоанн IV, выдающийся человек своего времени, ясно понял те задачи, которые стоят перед правителем укрепляющейся России на ее западных границах. Столкновение с Ливонским орденом было неизбежно и необходимо. Орден был главным противником наших сношений с Зап. Европой. В Риге и Нарве, с закрытием «немецкого двора» в Новгороде, сосредоточились торговые сношения с западом.
Во время Ливонской войны, в 1561 году, под влияниям начальных успехов Грозного, Орден распался и владения его были разделены, причем Лифляндия с Ригой отошла к Польше, считаясь присоединенной к Литве, а бывший магистр Кеттлер получил Курляндию и Семигалию. Славянская идея взяла верх, но, к сожалению, не надолго: подчинение Риги было, до известной степени, условным: она имела возможность вести самостоятельную политику.
Присоединение Риги к России, с переходом счастья на сторону Батория, сделалось невозможным, и в 1582 г., после, Ям-Запольского мира, Стефан Баторий уничтожает самостоятельность Риги.
С принятием реформации (1570 г.), Рига сразу поднимается на значительную высоту. Просвещение жителей достигает высокой степени.
В это время на арену Европейской истории врывается новый фактор: «Шведская идея», столь родственная Германской идее.
Польша не могла удержать Ригу в славянских руках, и она подпадает под власть Швеции. Неудачи Грозного в войнах с Баторием отодвинули на продолжительное время Poccию от разрешения насущных задач на Балтийском море. В то время как, по Столбовскому миру, Россия принуждена отказаться от притязаний на Лифляндию, Густав-Адольф Шведский ведет агрессивную политику и в 1621 году берет Ригу.
«Шведская идея» играла важную роль в истории Европы в течении всего XVII века. Завоевательные стремления Густава-Адольфа нашли свое продолжение в авантюризме и скитаниях Карла XII.
В этот период Русь, отодвинутая почти на 100 лет от Балтийского моря, сосредоточивается, крепнет, и наконец «Шведская идея» гибнет от рук Преобразователя России.
Еще при Алексее Михайловиче была сделана попытка вернуть Прибалтийский край, но осада Риги в 1656 году была снята раньше времени.
Что не удалось отцу — блестяще выполнено было его великим сыном. В 1697 г. Петр деятельно знакомился с Ригой, будучи в составе «Великого Посольства», и вскоре объявил войну Швеции.

В 1700 году союзные России польско-саксонские войска Августа II начали действия против Риги, но были разбиты Карлом XII, подоспевшим к Риге после победы под Нарвой.
На островке Люцау, на р. Двине, высится памятник в честь 400 русских воинов, бывших в составе польско-саксонских войск и павших геройской смертью, все до одного, на этом островке.
В 1705 году, после успешного занятия русскими Митавы и части Курляндии, Шереметев сделал попытку овладеть Ригой, но был отброшен. Наконец, после Полтавской победы, Петр двинул к Риге окрыленные «преславной баталией» войска, и 30 июля 1710 года Рига была во власти русских.
Полтавская победа имела колоссальное значение для всей России, для престижа ее на западе и особенно для народившейся Русской Армии. Она, кроме того, положила конец бродячему авантюризму Карла XII.
Взятие Риги имеет не меньшее значение, в смысле нашего утверждения на Балтийском побережьи, для сношений с Зап. Европой. За Ригой пали: Пернов, Ревель, Аренсбург, и весь Прибалтийский край был в наших руках.
«Шведская идея» пала, и, вместе с ней, пала родственная ей по духу «Германская идея», прочно сидевшая в умах верхних классов населения Остзейского края.
Взятие Риги довершило ту борьбу, сознание необходимости и неизбежности которой лежало камнем на сердцах русских правителей не одной сотни лет.
И в эти дни, когда, одновременно с памятью Грюнфельде-Танненбергского боя мы празднуем 200-летие взятия Риги, мысль наша невольно переносится к этим двум славным в истории России и Славянства этапам культурной истории Европы.
Эти события разделены периодом в 300 лет, но История включает их в один цикл поражений Германской идеи, в ее наступательном стремлении на Восток.
VII.
Нами овладевает жуткое ощущение, словно, в средоточии европейского быта, завелся новый революционный вулкан, который колеблет ею до оснований.
А. Трачевский. О Германии.
Lieb' Vaterland magst ruhig sein,
Feststeht und treu die Wacht am Rhein.
Вот любимая песенка современного немца.
Мы все, незаметно для самих себя, присутствуем при доминирующей в политических отношениях Европы борьбе Германии с Францией, борьбе, заполняющей собою весь XIX век и достигающей к нашему времени своего апогея.
Роль Франции в делах Священной Римской Империи известна. Эта роль, со времен Французской революции 1789 г. по 1815 г., стала еще значительнее. Франция, мечтающая о войне за свободу народов против королей и о создании всемирной империи, является разрушителем. Священная Римская Империя Германской нации, основанная Карлом Великим в 800 году, просуществовав 1000 лет, исчезает с того момента, как немецкие князья ищут опоры во Франции (1804 г.). Австрия, чувствуя близость распадения Германии, уединяется. Наполеон I под Аустерлицем (1805 г.) добивает Священную Империю, и в следующем году образуется конфедерация прирейнских князей — Рейнский союз, примыкающий к Франции (1806 г.).
Войны Наполеона были основной причиной развития в Европе революционного национализма. После падения Наполеона это движение развивается в сильнейшей степени, и вся история Европы XIX века — есть история бурных национальных стремлений.
Если Германия и ранее видела во Франции своего исконного врага, наносившего ущерб ее политике и торговле, чувство это в XIX веке усилилось. Стремление Германии к объединению — это удовлетворение национальных побуждений, — это борьба за существование вблизи такого соседа как Франция. Если мечты Германской интеллигенции до настоящего времени не вполне осуществились, то этому помешала основная причина раздвоения партии объединения — Австрия, ставшая во главе «великой» немецкой партии и обещавшая своей политикой восстановление католичества, папского авторитета, т. е. дореформационной традиции, а во времена Меттерниха, и дореволюционного режима. Ультракатолическая партия сгруппировала вокруг Габсбургов южные немецкие государства.
Свободомыслящая часть германской интеллигенции, ученые и профессора, ждут объединяющей силы от монархии Гогенцоллернов — протестанской Пруссии, которая сгруппировала вокруг себя прогрессивную Германию, враждебную реакционным стремлениям Австрии.
Франкфуртский парламент (1848 г.) доказал всю силу противодействия, проявленного империей Габсбургов. Только после победы Пруссии над Австрией (1866 г.) гегемония Пруссии обеспечивается, и Германия, в борьбе со своим разрушителем — Францией, черпает новые силы для объединения.
Какая поражающая по силе национального подъема картина: провозглашение Германской Империи происходит на территории Франции, в Версальском дворце, созданном Людовиком XIV !...
Однако, объединение Германии под главенством Пруссии не может быть эпилогом, восстановляющим равновесие. Часть Германии осталась в немецкой Австрии. Эльзасский же вопрос внес такое обострение в отношения Германии и Франции, что вся политика Европы в течение 40 лет считается с положением, созданным этим «вопросом».
350 лет понадобилось Пруссии для собирания Германских федеративных княжеств. Этот период проходит для нее в глухой и упорной борьбе с Европейским Западом. Она как будто забывает на время девиз: Drang nach Osten.
Экономическая борьба и постоянная «подготовка к войне», два стимула, взаимно поддерживающие друг друга, достигают крайних пределов. Экономическая политика Германии ввязывает ее в коллизию с Англией. Вызываемая этим положением дел идея возвращения Франции отторгнутых в 1870 году областей не так эфемерна, как это может показаться с первого взгляда. Разрешение этого вопроса, чисто экономическим путем, более чем возможно, и тогда Германия должна вновь обратиться к тем идеалам, которые она лелеяла издавна. Когда Пруссия расширилась на счет Польши, — она выполнила часть своей миссии и свела с ней старые счеты, — счеты разбитого при Танненберге Тевтонского ордена — колыбели нынешней Пруссии.
Когда отвлекающая внимание Германии Франко-Германская борьба разрешится так или иначе, прежняя «германская идея» воспрянет с новою силой, и все внимание Германии будет обращено на нынешнюю границу с Россией, невыгодную, по неимению естественных преград, как для одной, так и для другой стороны.
Популярность этой идеи в Германии громадна. Припомним, какое значение имела до последнего времени одна из корпораций Боннского университета под названием «Боруссия». Созвучие этого названия с «Пруссией» или «Поруссией» — не простая игра слов, и ни для кого не составляет секрета, что нынешний глава Германской Империи одушевляется идеалами средневековой Священной Римской Империи Карла Великого.
К вопросу о «германской идее» примыкает вплотную «австрийский вопрос». Сближение Германии с Австрией в 80-ых годах XIX века основано не только на немецком элементе монархии Габсбургов. Установив свою гегемонию в Германском Mире, Пруссия ищет сближения с Австрией потому, что после Русско-турецкой войны 1877 — 78 гг. интересы Германии и Австрии, в их коллизии с Россией, становятся до известной степени общими.
Когда то Австрия главенствовала в Священной Римской Империи Германской нации, и германский император избирался, по традиции, из австрийского дома. Колыбелью Австрии была восточная марка, основанная Карлом Великим на Дунае. Это был аванпост германской расы против дунайских славян, венгров и аваров. Из этого ядра и образовалось стойкое и верное римской курии государство, доминировавшее в Священной Римской Империи.
Габсбурги владеют австрийской маркой с конца XIII в. По прошествии 200 лет, Габсбург становится уже королем Богемии, Венгрии, Каринтии, Тироля и Триеста, открывшего выход к Адриатике. «Политика браков» играла при этом ту роль, которая так удачно высмеяна в двустишии, до недавнего времени приписывавшемся Матвею Корвину:
Bella gerant alii; tu, felix Austria, n,ube!
Nam quae Mars aliis, dat tibi regna Venus1.
Подогреваемая иезуитской доктриной Лойолы, Габсбургская система выродилась в «политическое торгашество».
L'appetit vient en mangeant, и Австрия преследует свою политику расширения, не считаясь зачастую с тем, что она, в конце концов, образовала из себя конгломерат из немецких, славянских, венгерских и румынских земель, не связанных никаким единством.
То обстоятельство, что во главе Германской империи стояли Австрия и Пруссия, — колыбелью которых были авангарды немецкой борьбы со славянами, невольно наводит нас на проведение параллели между ними.
Однако, сходство на этом и кончается. Пруссия составилась из областей, не бывших когда-то немецкими, но Бранденбург, Силезия, Лузация, Поморье, Пруссия, Польша стали впоследствии вполне немецкими. Австрийская монархия включает в себя разнородные элементы, без всякой спайки, и в наше время революционного патриотизма ей грозит роковая опасность.
Пруссия-носительница протестантизма, гуманитарных традиций великой Эпохи Возрождения. Австрия — ультракатолическая корона, преданная папскому престолу и хранительница заветов дореформационной эпохи.
Эти традиции перенесены этими королевствами в обе Империи XX века.
Хотя Германская корона пользуется своим главенством над объединенной протестанской Германией иногда и с иными целями, но т. наз «Culturkampf»2, в руках Бисмарка, справедливо создал ей славу покровительницы культуры, и мы видим на заре XX века, как в области просвещения3 Германия идет во главе Европейских государств. Австрийская же корона, вместо того, чтобы воспользоваться высокой культурой чехов4, которые могли стать центром доминирующего в Империи славянского элемента, убивает не только эту культуру, но даже немецкую подняв меч против реформации в своем же отечестве.
Усвоив от римской курии ее традицию: «Compelle intrare»5, Австрия в то же время, настолько должна быть занята внутренним распадом своих владений, что ее стремления к захватам производят подчас впечатление странных притязаний. Несомненно, стремления Габсбургской Империи, выраженные в игре слове:
А. Е. I. О. U. = = Austriae Est Imperare Orbi Universo6,
1 «Войны пусть ведут другие; ты, счастливая Австрия, заключай браки! Ибо то, что другим дает Марс — тебе даст Венера».
2 «Борьба за культуру». Так называется борьба, веденная Бисмарком и Фальком в 70-х годах XIX века с авторитетом папского престола.
3 В смысле распространения культуры.
4 Уже в XIV веке Пражский университет является центром немецкой и славянской умственной жизни. С 1396 года в нем читает лекции баккалавр теологии и магистр свободных наук - Ян Гус, который становится в 1402 г ректором Пражского университета.
5 «Принудь войти».
6 «Австрии надлежит владычествовать над всем миром».

Эти гласные латинского алфавита до сих представляются ныне смешным анахронизмом, однако, нельзя закрывать глаза на то, что в этой фразе отражается вся австрийская система.
Влияние папского престола в этом смысле не только не ослабло, но могло усилиться. В новые времена воинствующий католицизм не сложил своего оружия, и политические взгляды Ватикана по-прежнему широки
Энциклика Льва XIII «De Rerum Novarum», посвященная специально запросам современности, показывает, что папизм стремится «модернизироваться». «Демократизированный» католицизм, выросший на арене социальной борьбы, после войны 1870-71 гг., во время Culturkampf’’a стремится обновиться для политической жизни. Хотя в настоящее время чувствуется, что «неокатолики», хотя бы в группировке «силлонистов»1, несомненно выходят за пределы религиозных задач, даже в духе современности, однако попытки неокатоликов показывают, насколько католицизм является стойким в политических притязаниях и какую роль может он играть в политике искони католического Габсбургского дома, стоящего во главе конгломерата наций и верований.
Всякое начало, раз проникшее в жизнь, — развивается до крайних пределов. Это один из наиболее уловимых законов истории. Несокрушимая сила «этнографического» движения охватила всю Европу в XIX веке и продолжает расти.
В наше время, в эпоху революционного национализма, положение Австрии является тяжелым. Во имя принципа этих бурных национальных стремлений, разрушение Австро-Венгрии, в том или ином проявлении, — вопрос времени. Политика Австрии сделалась в последние годы особенно нервной, что выразилось в присоединении Боснии и Герцеговины, в судебном процессе т. наз. «Великосербской пропаганды»2 и в агрессивных действиях на Балканах. Если «придунайская держава» считает себя в праве расчищать «путь на Адрианополь», то именно здесь она поневоле сталкивается с великим противником, не имея возможности разграничить сферы влияния никаким Мюрцштегским договором.
Россия — великая Славянская держава, — соприкасается с Австрией на двух театрах. Обеспечивая себя, до известной степени, Тройственным союзом, от присоединения, хотя бы и мирным путем, немецкой Австрии к Германской империи, монархия Габсбургов, своей агрессивной политикой под знаменем: «Drang nach Osten», ввязывается в борьбу, которую трудно разрешить дипломатическим путем.
«In trinitate robur»3 — девиз Бисмарка, создателя Тройственного союза... Но в великой борьбе со Славянами, Немецким державам придется учитывать тот несокрушимый дух патриотического и вероисповедного единения, которым сильно Славянство, когда перед ним поставлен будет роковой вопрос его существования.
Современное состояние вооруженной Европы, ряд мирных конференций, как будто обеспечивают европейский мир, однако, вызванная «внутренней» необходимостью, агрессивная международная политика Австрии принадлежит к числу вопросов, острота которых ставить с неумолимой жестокостью на чашки весов pro и contra вооруженного столкновения.
пор можно видеть на некоторых старинных правительственных зданиях Вены. Еще при Фридрихе III, (1440 — 1493 г.), особенно любившем это выражение, какой-то шутник написал под буквами А. Е. I. О. U, по-немецки: «Aller Erst 1st Oesterreich Verdorben» — «Прежде всего Австрия испорчена».
1 «Le Silon» — «Борозца», — журнал Марка Саннье, издав, в Париже. Силлонисты стремятся создать социальный католицизм». Вот их profession de foi: «Nous sommes republicains et democrates, republicains, parce que la forme republicaine est seule possible pour le gouvernement de France moderne; democrates, parce que nous conside-rons que toutes les energies sociales doivent tendre au relevment des classes sacrifices». Вслед за sSillon» появилось еженедельное издаже силлонистов «L'Eveil democratique» (тираж доходил до 80000 экз.) и ежедневное: «La Democratic!». Неудивительно, что папа Пий X, в недавнем послании, объявил силлонизм ересью. (Энциклика 28 августа 1910 г.).
2 Сербский процесс в Загребе.
3 «В триединстве сила».

Задачи дипломатии становятся, при этих условиях, особенно тяжелыми, благодаря обычному, за последнее время, отсутствию в ней настоящего патриотизма и здоровой традиции сознания национальных задач.
Теоретические противники национализма, основывающие свои рассуждения на том, что принципы этого движения не могут быть проведены в современной Европе до конца, забывают о том бессилии, в котором остаются космополитические тенденции перед безудержным потоком движений, получивших кличку пангерманизма, панславизма, панроманизма, и т. д.
Экономический автоматизм Марксистского толка, стремящийся разрешить все вопросы современности, бледнеет в своих quasi — позитивных. полуметафизических рассуждениях, перед политическим идеализмом, который с потрясающей силой требует практического разрешения стоящих на очереди вопросов международной политики1.
В эти дни, вспоминая Грюнфельде-Танненбергский бой и славную Осаду Риги, мы невольно должны перенестись в область прогноза, — исторического предсказания, и с трепетом остановиться перед историческими задачами России в великом славянском деле борьбы за существование...
Понятие истории разумеет определенное направлена, идеальную цель. В этом заключается идея прогресса, к которому Славяне стремятся рука об руку со старшим братом. Перед этой идеей бледнеет опасность тевтонского натиска, который может быть сокрушен объединенными силами Славян, когда бы ни пробил час нового выступления Славянской идеи.
Великая задача России определяется тем национальным самосознанием, в основу которого должно быть положено изучение исторических судеб нашей Родины и Славянства.
Не нужно забывать слова древнего2:
Оύχ έστι λύειν άγνοδντα τόν όεσμόν —
Невозможно развязать узелок не зная, как он завязана.

Однако тевтонский орден до самого конца XIV в. не терял, по-видимому, прав на существование: война против языческой Литвы все еще продолжалась. О ней стоит упомянуть, так как история этой войны не только представляет любопытную главу из истории цивилизации в XV в., но в то же время раскрывает всю ложность положение Тевтонского ордена, который для поддержание своего значение в свете вынужден был эксплуатировать безумство умирающего рыцарства. Из Германии и других христианских стран множество принцев, баронов и знатных искателей приключений стекаются в XIV в. в Пруссию и оттуда идут в Литву. О сколько-нибудь серьезном намерении с их стороны обратить литовцев в христианство тут нечего и думать: их влекло любопытство посмотреть вблизи на этот орден, гордость рыцарства, владычествовавший в отнятой у неверных земле, а больше всего погоня за сильными впечатлениями и интересными похождениями, рассказами о которых можно было бы потом занимать дам. Это рыцарство, не утратившее еще храбрости, но преисполненное хвастовства и щегольства, так же походившее на рыцарство XIII в., как декламация на красноречие, избрало Литву полем своих турниров, а тевтоны торжественно распахивали перед гостями ворота арены.
Знаменитейшими из этих чередовавшихся в Пруссии гостей были короли Оттокар и Иоанн Чешские, Людовик Венгерский, немецкие короли Карл IV, Гунтер Шварцбургский, Рупрехт Пфальцский; героический Болингброк, который потом под именем Генриха IV вступил на английский престол, граф Варвик, два австрийские герцога, два голландских графа, француз Бусико, шотландец Дуглас и, наконец, этот незаурядный искатель приключений Освальд Волекенштейн, который десяти лет от роду покинул отцовский замок с тремя пфеннигами и куском хлеба в дорожной сумке и бежал пешком за рыцарями Альберта Австрийского, зарабатывая себе пропитание уходом за лошадьми и чисткой оружие. Он провел восемь лет в Пруссии, служа в орденских войсках, где он развлекал рыцарей своими песнями; затем он странствовал по Европе и по Азии, сражался под Никополем, вернулся в Пруссию и вновь отправился в путешествие, распевая повсюду и сражаясь, где можно.
Надо думать, что эти дальние походы проникли глубоко в рыцарские нравы. Многие немецкие песни начинаются словами: «Был однажды рыцарь, который поехал в Пруссию»; многие французские сказки сохраняют нам воспоминание о горестном положении рыцаря, который, приняв участие «в священнейшем походе в Пруссию», оказывался в положении обманутого супруга; а король Карл V, который не жаловал никаких безрассудств и которому нужны были его рыцари против англичан, запретил ходить в Пруссию под страхом смертной казни. Но эти крестоносцы XIV в. разыгрывали настоящую пародию на крестовые походы. Вильгельм IV Голландский ходил три раза в Пруссию; во второй раз, в 1344 г., у него в свите было 38 рыцарей, 55 оруженосцев и толпа ремесленников и слуг, среди которых мы находим герольдов, живописца, портного и еврея, взятого для покупки лошадей, сукон и мехов. Он встретился в Пруссии с Людвигом Венгерским и Иоанном Чешским, этим царственным авантюристом, который потом пришел умереть в наших рядах при Кресси. Стояла еще, зима, и так как нужно было чем-нибудь занять время до похода, то они играли в кости по-царски. Иоанн выиграл у Людвига Венгерского 600 флоринов, т.е. около 30000 франков на наши деньги, и когда бедный король стал сокрушаться о проигрыше, Иоанн взял червонцы и швырнул их народу, показывая этим, с каким презрением истинный рыцарь должен относиться к деньгам. В войске, с которым эти короли пошли в Литву, были три менестреля, уступленных на время гросмейстером, гудочники, трубачи, плясуны, шуты, бирючи, гаеры; впрочем, там были также и священники; мы читаем, что Вильгельм Голландский хорошо заплатил своему капеллану Петру за разрешение не соблюдать постов.
Строго говоря, эти походы в Литву были просто разбоями, как это видно из описания похода, предпринятого в 1377 г. герцогом Альбрехтом Австрийским, которое оставил нам поэт Петр Зухенвирт. Мы воспроизводим его здесь почти дословно.
В лето по Р. X. 1377 доблестный герцог Альбрехт поднял крест против Литвы для того, чтобы получить достоинство рыцаря: ибо он справедливо думал, что золотые шпоры рыцаря гораздо больше к нему пойдут, нежели серебряные шпоры оруженосца. Вместе с ним село на коней пять графов и множество рыцарей и оруженосцев. Такого прекрасного ополчение никогда не было видано: оружие и убранство на людях и на конях слепило глаза своим блеском. Ни одному городу, ни одной стране на своем пути крестоносцы не делают ни малейшего зла. В Бреславле герцог приглашает к себе на пир прекрасных дам; они нарядны, как лес в цветущем мае, и замок полон веселья, танцев и смеха. Другой праздник в Торне, в Пруссии, где блещут алые уста и румяные щечки, жемчуг, венки и ленты. Танцам нет конца, и все идет честь честью. Оттуда ополчение едет в Мариенбург, где живет гросмейстер Генрих Книпроде; благородный хозяин принимает герцога с полным парадом и щедро угощает гостей добрыми напитками и роскошными блюдами. Но особенно привольное и широкое житье, совсем как при дворах, пошло в Кенигсберге. Благородный герцог открывает ряд празднеств обедом в замке. Каждая смена блюд возвещается звуком труб, на золотых блюдах разносят горы жарких и печений и в золотых чашах искрятся французские и австрийские вина.
Наконец, начинаются сборы в Литву: ведь из-за нее гости и съехались. Маршал советует всем запастись съестными припасами на три недели, и все, не жалея денег, закупают даже больше, чем нужно. Тогда гросмейстер объявляет поход в честь австрийцев и Богоматери. На берегу Мемеля приготовлено 610 барок, и лодочникам приходится работать, не покладая рук, от полудня до вечера. На другом берегу тысяча человек отправляется вперед, пролагая топором путь среди зарослей, а войско движется за ними по равнине, изрытой рвами, ручьями и болотами. Ах, куда лучше скакать по венгерской равнине. А то тут только и знай, что слезай с лошади да опять на нее садись, прыгай через рвы, да пригибайся к луке в лесу, где ветви так и норовят схватить всадника за ворот. Тут уже никому не до шуток и не до смеха. Пришла ночь; надо располагаться на ночлег; нечего и говорить, что спать приходилось, где попало. Но на другой день рыцари вступают в землю язычников и радостно пускают лошадей рысью. Впереди идет, по обычаю, Рагнитская хоругвь, затем хоругвь св. Георгия, за ней Штирийская, гросмейстерская и Австрийская. И еще много других хоругвей реет в воздухе. Гордые христианские герои разукрасили шлемы венками и султанами; золото, серебро, драгоценные камни и жемчуг, дары благородных дам своим верным служителям, сверкают на солнце. Но вот, наконец, и деревня. Рыцари бросаются на нее, как гости, которых не пригласили на свадьбу, и открывают с язычниками бал: полсотни этих несчастных убито, деревня сожжена и пламя высоко поднимается к небу. Тогда граф Герман Силли вынимает свой меч из ножен, потрясает им в воздух, говорить герцогу: «Лучше быть рыцарем, чем оруженосцем» — и посвящает его в рыцари. Герцог, в свою очередь, вынимает свою шпагу и в честь святого христианства и Приснодевы Марии производит в рыцари всех, кто ему представляется. После этого начинается грабеж страны. Бог оказал такую милость христианам, что язычники дали захватить себя врасплох. Это им дорого обходится: их колют и режут. В округ было много людей и добра: сколько убытка для язычников, сколько поживы христианам! Ах, как тут было хорошо!
Ночь была не так весела. Литовцы произвели нападение: приходилось получать удары, не видя врагов; но зато слышно было, как они рычали, словно дикие звери. На другой день маршал выстроил войско, каждый стал под свое знамя в свой ряд. Язычники продолжали кричать в зарослях, но это им не помогло. Много их было перебито, много было 63
забрано у них женщин и детей. И смешно же было смотреть на этих женщин, у которых было привязано по два ребенка, один спереди, другой сзади, и на этих мужчин, которые шли отрядами, связавшись друг с другом, будто на своре. День был удачен, и потому вечером затеян был веселый пир: там без конца подавали гусей, кур, баранов, коров и мед, и он длился до самого отхода ко сну. Чтобы не повторилась та же история, что накануне, маршал велел построить крепкую изгородь и расставил часовых, благодаря чему эту ночь можно было спать спокойно.
На третий день ополчение вступает в другой округ. Тут те же подвиги: язычников травят точь вточь, как лисиц или зайцев, а вечером граф Герман Силли угощает герцога австрийского и новых рыцарей. Провизия для этого ужина приехала из порядочной дали: на нем был подан олень, затравленный за 200 миль от лагеря, и вина все были из Виппаха, Лютенберга и Рейзаля.
Так прошла неделя. Целых три округа было опустошено. Дым от сожженных деревень застилал весь горизонт. Но тут настала непогода: пошли дожди с градом, провизия начала портиться, и стало быть об удовольствии не могло заходить больше и речи. Тогда ополчение трогается назад, к Мемелю, через овраги и болота. В Кенигсберге рыцари и австрийцы, поздравив друг друга с успехом, расстаются, и приятно подумать, как все хорошо кончится! В Ризенбурге герцог получает от герцогини известие, что у них родился сын: какая радость для Альбрехта, у которого это был первый ребенок! Вновь начинаются балы. В Швейднице герцогиня, сама родом из Австрии, устраивает царски щедрый прием: все даром, на свои деньги нельзя купить даже яйца. Дамы и девицы — верх любезности, и три дня проходят очаровательно. Но вот, наконец, и Австрия. Всякому благородному человеку советую я служить св. Георгию и памятовать о словах: «Лучше быть рыцарем, чем оруженосцем», если он хочет, чтобы хвала украсила его имя. Вот совет, который даю я, Петр Зухенвирт».
Рассказ старого поэта вполне сходится с показаниями, оставленными нам историками. Эта война, которую рыцари и их гости вели в Литве, была совершенно безопасна для них и беспощадна для литовцев. Против язычников все дозволено. Убивать не только мужчин, но и женщин и детей, жечь жатвы и жилища — это значить, по тогдашнему выражению, вести войну в честь св. Георгия, exercere militiam in honorem sancti Georgií. За этими походами следует настоящая торговля язычниками: благородные крестоносцы уводят пленников к себе домой, чтобы показывать их там, как невиданных зверей, а командоры и даже гросмейстер своих пленных пускают в продажу. Некоторые пограничные чиновники прямо живут этой торговлей. Нужно повторить, что эти крестоносцы совсем не думают об обращении неверных; герцог австрийский приехал в Литву только затем, чтобы заслужить рыцарские шпоры, а какими подвигами, это мы сейчас видели. Что касается тевтонов, то хотя и несправедливо упрекать их, будто они нарочно не хотели завоевывать Литвы, но все же нельзя не признать, что они были очень рады иметь по соседству с собой отъезжее поле для охоты на язычников. Время от времени, раз или два в год, чаще летом, но иногда и зимою, они приглашают к себе со всего христианского мира любителей приключений, чтобы вместе поохотиться. Они берут на себя заботу о всем, не забывая и охотничьей закуски: с ними едет провизия, вино и посуда. Орден руководит походом, поддерживает дисциплину, посылает разведчиков, которые прокладывают дороги через леса, и понтонные отряды, которые строят мосты через реки. Каждый крестовый поход ему дорого стоит: нужно делать гостям подарки, их надо принимать на широкую ногу, им приходится давать деньги взаймы, когда у них в кармане оказывается пусто, и выкупать их из плена. Но тевтоны охотно готовы на все эти жертвы, лишь бы у Европы не открылись глаза, и она продолжала верить, будто орден стоит пограничным стражем христианского Мира. Самым действительным средством при этом служили те пышные торжества, которые он устраивал для благородных путников по возвращении их из походов на Литву. В великолепном шатре накрывался круглый стол, за который садились при звуке труб и цимбал десять признанных храбрейших рыцарей, и имена их прославлялись потом поэтами во всем христианском мире. Эти рифмованные рассказы так же воспламеняли мужество, как в былое время проповедь Петра Пустынника или св. Бернара, и, благодаря всей это комедии, существование ордена продолжало казаться нужным. Но когда с обращением Литвы в христианство ему придется прекратить лицедейство, то у всей Европы явится в голове та мысль, которую позднее так выскажет Лютер: «На что надобны крестоносцы, которые не ходят в крестовые походы?»